Книга Коллекция китайской императрицы. Письмо французской королевы - Елена Арсеньева

А нас с Шарлотт в то время в Маньчжурии уже не было.

Надо сказать, что регент князь Чунь находился в родстве с министром иностранных дел, который неблагожелательно относился к графу Готье. Граф понял, что он – лицо здесь неугодное, и, пока его не объявили персоной нон грата, сам подал прошение об отставке. Вместе с ним принуждены были покинуть страну все те, кого он рекомендовал и кого брал в посольство и консульства.

У меня появилась возможность вернуться во Францию. Но я как раз накануне получил очередное укоряющее письмо от отца, который, как всегда, уверял, что вместе со мной погибли все его надежды (как будто я был уже мертв!), и писал, что не хочет меня видеть. Легко вообразить, в каком я был состоянии. В минуту раздражения я принял решение о переводе в наше консульство в России, во Владивостоке.

Россия интересовала меня не меньше, чем Китай, а если ты бездомный – я ведь считал себя бездомным, – то вообще не все ли равно, где жить.

Китайцы – очень медлительный народ в том, что касается оформления всех и всяческих бумаг, тем более – выездных. Мы с Шарлотт приготовились провести не меньше года в ожидании и были совершенно потрясены, когда уже спустя три недели после похорон императрицы – срок траура далеко еще не кончился! – китайская сторона дала понять, что все документы, от нее зависящие, оформлены. Кое-какие бумаги находились еще в Париже, поскольку просто не могли совершить путешествие туда-обратно с такой скоростью, – однако китайцы намекнули, что им достаточно телеграфного подтверждения решения нашего МИДа относительно нашего отбытия и закрытия некоторых периферийных консульств. Таковое подтверждение было получено относительно всех, кроме графа Готье – отставка посла должна сопровождаться бо́льшим количеством церемоний, чем отставки консулов и прочих сотрудников. Консульство в Мукдене было ликвидировано в числе первых. И мы с Шарлотт поехали во Владивосток.

Путешествие было очень приятное, ведь мы пользовались заботой властей, с нас, как говорится, пылинки сдували, и совсем скоро мы поселились во Владивостоке – в прекрасном доме близ главной улицы Светланской, на сопке (так в Приамурье, Приморье и Забайкалье называют небольшие горы, скорее даже холмы, чем горы) – в доме с видом на необыкновенно красивую бухту Золотой Рог.

Ко времени приезда в наш новый дом – кстати, прекрасно обставленный! – мы уже знали, что Шарлотт беременна.

Мне захотелось написать об этом отцу, порадовать его, ведь перед такой новостью все наши ссоры казались такими нелепыми и мелкими. Однако я решил подождать рождения ребенка. Общение с жителями Востока сделало меня очень суеверным, да и французы боятся дурного глаза не меньше, чем китайцы и русские.

Во Владивостоке, конечно, основная часть населения – русские, хотя здесь очень много японцев и китайцев. В их руках сосредоточено большинство жизненно важных аспектов городской жизни. По сути, почти вся торговля. Японцы тянут лапы к окружающим лесам, к рыбной добыче. Китайцы ведут себя более скромно. Особенно китайская беднота. Все слуги в домах – китайцы. Разумеется, и в посольстве служили китайцы. Слуг было огромное количество, и я диву давался, откуда им берется работа. Впрочем, дом и сад находились в образцовом порядке. Заправлял всем некий Ван Буи – огромный толстяк, повадками и голосом похожий на евнуха, коих я навидался в Поднебесной.

Позже я узнал, что он вовсе не евнух, зато обладает содомическими пристрастиями.

У нас с ним сразу не заладились отношения. Ван был неимоверно жесток, и те молодые слуги, которые сопротивлялись его домогательствам, бывали жестоко избиты или выгонялись вон.

Сначала я не обращал на наши домашние дела никакого внимания – был слишком занят налаживанием своей новой деятельности. Но однажды случилось нечто странное и страшное. Нам следовало бы насторожиться, однако мы ничего не поняли.

Прошел уже примерно год нашей новой жизни, родился Альбер, о чем отец получил известие, и мне чудилось, что я читаю письма от другого человека. До полного примирения между нами было еще далеко, но теперь он уже не писал, что вместе со мной погибли все его надежды.

И вот у нас появился новый слуга, пятнадцатилетний кухонный мальчишка – такой заморыш, что и глянуть страшно. У него было лишь одно достоинство – великолепный голос. Великолепный на слух именно европейца, а не китайца. Звали его Мин-хао. Мы раз услышали, как он поет, – и хотели слышать его снова и снова. Под звуки его голоса Альбер, который рос очень беспокойным ребенком, успокаивался куда быстрей, чем от суеты нянек, а иногда даже быстрей, чем на руках Шарлотт. То есть больше всего сын любил сидеть на ее руках и слушать, как поет Мин-хао.

Одним словом, волшебный оказался голос у мальчишки. И тяга к музыке в нем была необыкновенная. Он мгновенно освоил наш рояль и по слуху – ноты паренек читать не умел – подбирал самые сложные мелодии. Мин-хао хорошо говорил по-русски, вообще без акцента, и пел русские песни. Это было прекрасно! Я начал учить его итальянскому и французскому. Услышать в его исполнении мою любимую арию из «Искателей жемчуга» Бизе, причем исполненную по-французски, – вот была моя мечта.

Но однажды я увидел юнца жестоко избитым. И, сразу поняв, чьих это рук дело, призвал Вана к ответу. Тот важно сообщил, что Мин-хао перебил гору дорогой посуды – просто по небрежности. А когда он чистит столовые приборы, всегда пропадают вилки и ножи. Более того, мальчишка был замечен в комнатах господ, так что надо проверить, не пропало ли чего в покоях. Словом, послушать его, так выходило, что необходимо немедля обращаться в полицию.

Я встревожился и позвал Мин-хао. Мальчишка молча выслушал обвинения. На его лице не было никакого выражения, но он так побледнел, что я почувствовал жалость. Он ни о чем не просил, ни слова не говорил…

Я отпустил обоих, пообещав подумать, как быть.

– Здесь что-то не так, – сказала Шарлотт (моя жена была очень проницательна). – Мне кажется, Ван наговаривает на Мин-хао. Нужно еще раз спросить мальчика.

И я поговорил с ним наедине. Он долго молчал, потом сказал, что Ван его домогается. Тут-то я и узнал о мерзких пристрастиях Ван Буи. По словам Мин-хао выходило, что все обвинения против него подстроены, Ван решил его погубить, если он не сдастся. А для него подчиниться негодяю – хуже смерти.

Я поверил ему мгновенно. И пригрозил Вану выгнать и сдать в полицию. Надо было видеть, как струсил гроза слуг и служанок! Ведь его место – домоправитель французского консула! – придавало ему такой престиж среди китайцев, что они все пресмыкались перед ним. Выгнанный, он стал бы всеобщим посмешищем.

Ван, можно сказать, лопнул, как мыльный пузырь. Меня не интересовало, где он потом удовлетворял свои мерзкие потребности, должно быть, на стороне, главное – Мин-хао больше на него не жаловался.

А потом случилось вот что.

Стоял жаркий июньский день – лето во Владивостоке бывает таким же душным и влажным, как в Китае. Мы с Шарлотт сидели на террасе и завтракали, когда что-то просвистело в воздухе между нами. Мы недоумевающе переглянулись, а в следующее мгновение Мин-хао, наливавший нам кофе, отшвырнул кофейник и толкнул Шарлотт в одну сторону, а меня в другую. Сам же бросился с террасы в гущу кустов – и оттуда донеслись крики и шум драки.