Книга Охота. Я и военные преступники - Чак Судетич

Вскоре один из юристов, англичанин Эндрю Кайли, подтвердил многое из того, о чем рассказывали Жорис и Хартманн. Другой юрист, американка Бренда Холлис, пожаловалась на то, что следователи собрали массу документов, но не ввели их в компьютерную базу данных, чтобы можно было находить их по ключевым словам и фразам, а затем оценивать их значимость и доказательную ценность. «Как мы можем составить обвинительное заключение, если даже не знаем содержания документов, которыми располагаем?» — удивлялась Холлис. Ответ на этот вопрос был очевиден. Составить обвинительное заключение мы не могли. Мы даже не знали, содержатся ли в грудах документов, собранных следователями, какие-то доказательства вины потенциальных обвиняемых. Для прокурора это был настоящий информационный кошмар. Первое черновое обвинение, оказавшееся на моем столе, содержало тщательное описание места и сути преступления, но в нем не было никаких фактов, связывавших эти доказательства с политическим лидером, против которого оно выдвигалось. Не помню, сколько черновых обвинений я отправила обратно по причине явной недостаточности их доказательной базы. Не помню, сколько раз я объясняла нашим юристам и следователям эту проблему. Я знаю, что Луиза Арбур отклонила множество черновых обвинений по той же причине.

В конце 2000 года я разговорилась в коридорах трибунала с Клинтом Уильямсоном, одним из юристов, помогавших готовить обвинительное заключение против Милошевича. Жорис говорил мне, что Уильям-сон конструктивно критиковал работу следственных бригад. Я пригласила его зайти, чтобы более подробно обсудить эти вопросы. После нескольких неудачных попыток нам, наконец, удалось встретиться в марте 2001 года, за несколько недель до того, как он перешел из трибунала в миссию ООН в Косово. Предполагалось, что наша беседа продлится не более сорока минут. Уильямсон ушел от меня только через два часа, и даже этого времени нам оказалось мало.

«Лучшие намерения терпят крах, если концепция работы неверна в корне», — сразу же заявил мне Уильямсон. По его мнению, главная проблема прокурорской службы заключалась в том, что основные усилия направлялись на поиск и обвинение военных преступников, занимавших низкое положение. Уильямсон считал, что прокурорская служба трибунала была организована по образцу аналогичной службы в Австралии. За расследование преступления полную ответственность несла полиция. Полиция предоставляла Юристу все материалы, и он готовил обвинительное заключение. Когда дело казалось готовым для судебного слушания, старший прокурор представлял факты и Доводы в зале суда. На разных этапах следствия за результаты отвечали разные сотрудники, и никто не вмешивался в дела друг друга. Однако при расследовании сложных военных преступлений, совершенных президентами, генералами и руководителями служб безопасности, подобная организация оказалась неэффективной. Эти люди сами не совершали убийств и изнасилований и лично никого не выселяли.

Со времен дела Душко Тадича прокурорская служба значительно изменилась, хотя структура, созданная Голдстоуном, Арбур и Блуиттом, все еще сохранялась. Однако следовательский аппарат, работавший в рамках этой структуры, действовал совершенно неэффективно. В служебной записке Уильямсон указывал на то, что, поскольку следовательский аппарат прокурорской службы несет полную ответственность за процесс расследования, эффективность его работы в значительной степени определяет эффективность работы всей службы в целом. От решений, принимаемых руководителями следствия, зависит то, какие дела будут рассматриваться и в каком виде. От результатов их работы страдают прокуроры: поскольку главный прокурор и товарищ прокурора не располагают информацией о фактической основе конкретных дел, они фактически полностью зависят от руководителя следственной службы и его подчиненных, которые определяют стратегию, политику и решают оперативные вопросы. Жесткое разделение обязанностей между прокурорами, следователями и аналитиками означает отсутствие эффективного контроля над результатами расследования вплоть до того момента, когда исправлять ошибки становится уже поздно. Когда дело поступает в зал суда, юристам очень сложно подкреплять свои аргументы доказательствами, собранными в поддержку ложных теорий, возникших у следователей. По сути дела, следователи определяют весь ход расследования, но не несут ответственности за результаты. Прокуроры же, которым приходится представлять дела в суде, не контролируют хода расследования, но при этом отвечают за отсутствие результатов.

Проблема заключалась в том, чтобы направить усилия следователей в верном направлении. Они должны были более эффективно собирать доказательства вины первых лиц государства. Для этого контроль над следствием следовало переложить на плечи прокуроров и шире привлекать военных экспертов и специалистов по Югославии, которые говорили бы на местном языке, знали суть конфликта и основных его участников, понимали роль армии в военное время. Чтобы провести подобные перемены, нужно было преодолеть сопротивление следователей, не желавших, чтобы прокуроры активно надзирали за следствием и их работой. Я не могла позволить следователям взять верх. По опыту своей работы в Швейцарии я понимала, что именно прокурор отвечает за представление дела в суде. Разумеется, ему необходимо иметь возможность контролировать следствие с самого начала и направлять работу следователей. Прокурор должен построить обвинительное заключение, а также определять направление расследования. Только он может оценить, достаточно ли собранных доказательств для того, чтобы представлять обвинительное заключение судье.

Большинство следователей было способно собирать доказательства вины первых лиц государства, но Для этого они должны были подчиняться конкретным приказам и следовать указаниям прокуроров. Однако ряду следователей не хватало ни опыта, ни способностей для того, чтобы справиться с подобной задачей.

Как любая международная организация, работающая по правилам ООН, трибунал по бывшей Югославии должен был собрать огромный коллектив следователей и юристов со всех концов света. В составе трибунала плечом к плечу работали люди разных культур. Они говорили на разных языках, у них были разные системы ценностей. Эти люди по-разному относились к власти, и некоторые их них не могли допрашивать свидетелей и подозреваемых, занимавших высокое положение. Кадровые проблемы в подобной ситуации неизбежны. Конечно, я никоим образом не хочу сказать, что следователи из западных стран были более или менее компетентны, чем их коллеги из Азии, Африки или менее развитых стран.

Принимая кадровые решения, люди, руководившие следственной службой, отдавали предпочтение детективам, имевшим за плечами годы «опыта работы на улице». Они умели ловить убийц, насильников и других преступников, а также получать информацию о подобных преступлениях от свидетелей. Именно поэтому прокурорская служба добилась таких впечатляющих успехов в сборе доказательств фактических преступлений. Но у этих следователей не было опыта ведения дел против представителей политической или военной элиты. Ведь лидеры не принимали участия в реальных убийствах и изнасилованиях, даже не присутствовали на местах преступлений. Для доказательства их вины следовало проводить совершенно иную работу. Лишь немногие следователи имели образование выше среднего. Практически никто не знал ни слова по сербо-хорватски, не говоря уже об албанском языке. Мало кто умел грамотно писать на английском или французском языках, хотя они и являлись официальными языками трибунала, а для многих следователей они были еще и родными. В результате следователи поставляли нам горы свидетельских показаний, большая часть которых оказывалась совершенно бесполезной для формирования обвинительных заключений в отношении высокопоставленных преступников. Я даже не могу привести примера: информация, содержащаяся в этих документах, была настолько не связана с делом, что не оставила никакого следа в моей памяти. Мне не нужно знать биографию свидетеля преступления, как не нужны были истории жизни тех решивших развестись несчастных людей, дела которых я когда-то рассматривала в Лугано. Мне нужны были факты, связанные с преступлением, которые доказывали бы причастность к нему политических лидеров, генералов или руководителей тайной полиции. Я обнаружила, что для суда у нас есть 200 свидетелей, причем 150 из них — свидетели конкретных преступлений.