Книга Законник - Семен Данилюк

Показная приветливость сошла с лица Мелешенко. Как при первой встрече, он оглядел посетителя с хмурой неприязнью, словно силясь понять, что тот от него хочет.

– Я спросил, почему освобожден Егор Судин? – жестко повторил Гулевский.

– За нецелесообразностью.

– Убийцу и поставщика орудия для серийных убийств нецелесообразно арестовать? – Гулевский, будто не веря ушам, всмотрелся в начальника следствия.

– Отчего же убийцу и, как вы выражаетесь, поставщика? – в тон ему удивился Мелешенко. – Совершенно безвинно пострадавшего, абсолютно непричастного гражданина.

– Как это? – на сей раз Гулевский поразился неподдельно. – А его собственные признательные показания? Очная ставка с Опёнкиным? Изъятые анаболики?

По лицу Мелешенко скользнула снисходительная усмешка. Ужасная догадка пронзила Гулевского:

– Вы что же?… Хотите сказать, что ничего этого в деле больше нет?

– И никогда не было, – подтвердил Мелешенко. – Догадываюсь, кто вам про это наговорил… Фантазёрка истеричная. Чего только не привидится? Егора Судина я допросил лично, как только принял дело к производству. И выяснил, как его принуждали оговорить себя. Под угрозой гибели кто себя не оговорит?.. Эти фальсификаторы за своё ответят полной мерой, – страстно пообещал Мелешенко. – Потому что российское правосудие, карающее виновных, есть несокрушимая крепость, когда надо защитить невинных. И для меня как для следователя сие не только профессиональный долг, но и гражданская позиция. Да что я вам говорю? Вы ж сами нас всегда этому учили.

Полускрытые за золочеными очочками глаза смотрели на Гулевского с нескрываемой издёвкой.

– Стало быть, Егор Судин Опёнкину никаких анаболиков не передавал, убийство друзей не «заказывал»?

– Да они, как оказалось, даже не были знакомы! – радуясь его догадливости, закивал Мелешенко. – Сегодня утром Опёнкина передопросили. И что же?

– Признался, что оговорил? – догадался Гулевский.

– Почему оговорил? Он вообще эту фамилию в первый раз от меня услышал.

– То есть?.. – Гулевский физически ощутил, что щёки сделались горячими от прилива крови. – А как же протокол очной ставки меж ними?…Тоже никогда не было?

Мелешенко подтверждающе закивал. Гулевский перевёл дыхание.

– А азалептин с неба свалился? Или – что, Опёнкин на себя взял?

– Он самый, голубчик! Оказывается, обокрал, стервец, аптечный склад. Да так ловко, что никто и не заметил. А ведь как скрывал. Потому что к обвиняемому подход нужен. Не грубо «колоть», а убеждать. Тогда и совесть взыграет.

Гулевский ощутил головокружение. Опёрся для надежности о спинку стула.

– Я требую, чтобы мне как потерпевшему в соответствии со статьёй 22 УПК предъявили материалы, касающиеся обвиняемого Егора Судина, – стараясь выглядеть сдержанным, отчеканил он.

– Так нет такого обвиняемого, – язвительно напомнил Мелешенко. – И материалов нет.

– Материалы в деле!

– И дела у меня сейчас нет. На экспертизу отправил.

– Дело здесь! – Гулевский ткнул в сторону ящика, куда перед тем убрал папку Мелешенко. – Уничтожить протоколы следственных действий вы наверняка не успели! Поэтому я настаиваю…

Гулевский потянулся к ящику.

– Но-но! Сказано вам, нет у меня никакого дела, – вид Гулевского испугал руководителя следствия. Он суетливо провернул ключик, возложил палец на кнопку вызова. – Одно движение и вызываю охрану, – предупредил он. – И вообще то, что вы потерпевший, не значит, будто у вас есть право врываться и дестабилизировать работу следствия. У нас правосудие одно для всех: и для работяги от станка, и для знаменитых профессоров. И это завоевание нашей молодой демократии.

– Что ж вы творите-то? – прохрипел Гулевский. – Ведь полно очевидцев. Да и без того… Фальсифицировать дело в угоду кому бы то ни было. Вы же следователь. Неужто вовсе возмездия не боитесь?

– Если только высшего суда, – Мелешенко воздел очи горе.

Руководитель следствия не лукавил. В эту минуту он действительно ничего не боялся. Те, кого он боялся, дали отмашку. А мнение остальных было ему откровенно безразлично. В глазах его даже проступила скука, будто плёнка на остывшем бульоне.

– В каком же инкубаторе вас, поганцев, выращивают? – выдавил в бессильной ярости Гулевский. Поднялся, качнувшись. Уже выходя, краем зрения заметил, что ухмылка стекла с округлой физиономии руководителя следствия. Ему всё-таки было не по себе. В коридоре Гулевский наткнулся на Цыпко. Сделав вид, что не заметила его, она попыталась улизнуть в дверь канцелярии.

– Ирина! – окликнул Гулевский. – Вы понимаете, что происходит? Мы с вами должны немедленно…

Цыпко растерянно обернулась. Сложила ручки-веточки на груди.

– Пожалуйста, Илья Викторович, не мучьте меня! – взмолилась она. – Я и так для вас всё, что могла!.. Но вы ж сами слышали!

Ирине почудилось, что дверь кабинета Мелешенко приоткрылась. Ойкнув, она заскочила в канцелярию. Ждать подмоги с этой стороны Гулевскому не приходилось.

Из здания следственного комитета Гулевский вышел взбешенным и растерянным одновременно. После встречи с заместителем Главы Администрации был готов к попытке обелить Егора Судина, превратить его из главного виновника в жертву обстоятельств, по слабоволию запутавшуюся в сетях, расставленных коварными подстрекателями. Но в чем твёрдо был уверен доктор юридических наук Гулевский, что полностью выгородить Судина-младшего не дано никому, – слишком глубоко увяз. Вина его в причастности к убийствам, в той ли иной степени, но установлена доподлинно и необратимо.

И вдруг выяснилось, что всё много проще. Следователь, не заморачиваясь вопросами виновности, доказуемости и прочими процессуальными глупостями, не мудрствуя лукаво, уничтожает целую кипу документов, уличающих Егора Судина как преступника. И всё! Исчез Егор Судин из уголовного дела, будто его там и не было.

Многое повидал Гулевский за свою следственную и научную практику. Но со столь откровенной, нахрапистой фальсификацией столкнулся впервые в жизни. Ведь в следственных действиях в том или ином качестве были задействованы десятки людей: обвиняемых, свидетелей, понятых, – каждый из которых легко может разоблачить фальсификатора и самого отправить на скамью подсудимых. До какой же степени надо быть уверенным в собственной безнаказанности. И в безропотности всех остальных.

Впрочем, деятельная, бойцовская натура Гулевского быстро преодолела разочарование. Отступаться он не собирался. Речь шла уже не только о памяти сына. Попран важнейший законодательный постулат – принцип неотвратимости наказания. Либо перед ним все равны, либо «какая-то в державе датской гниль». И если заведшуюся гниль не извести, она распространится, заражая всё живое и здоровое. Гулевский был готов к бою. И уже знал, на чью помощь следует опереться. Прокуратура – вот орган, для которого возможность изобличить следственный комитет в попрании законов, – что сладкая мозговая косточка для изголодавшегося пса.