Книга Ледяной город - Карен Джой Фаулер

В защиту Римы можно сказать, что эти строки из Шекспира, угодившие точно в больное место, пожалуй, заставят разрыдаться кого угодно.

Глава семнадцатая

(1)

Поплакав вволю, Рима залезла под душ. Стоя под горячими струями, она намыливала голову шампунем с запахом дыни. Затем выключила воду, потянулась за полотенцем и замерла на месте, задумавшись.

Судя по письму Констанс, «Средняя величина» на тот момент только что вышла. Еще Констанс упоминала Бима. Как там он любил говорить? «Было, да сплыло».

Рима не помнила, когда именно вышла «Средняя величина» — но, во всяком случае, до 1982 года, потому что тогда появился «Ледяной город». Между ними было минимум три книги — достаточно для того, чтобы в одной Максвелл отправил на электрический стул не того человека, а в другой понял это.

Рима завернулась в полотенце и отправилась еще раз взглянуть на письмо. Если оно написано до 1982 года, Бим никак не мог быть персонажем книги. Он мог быть только Риминым отцом.

(2)

«Ледяной город», с. 161–162

Брат Исайя велел Биму взять меня и мистера Лейна на рыбалку — половить синежаберников. С одной стороны, мистер Лейн уберется из трейлерного парка хотя бы на несколько часов, а с другой — я буду под присмотром.

В воздухе стояла вонь от водорослей. Вода была зеленой. Мимо проплыла пустая банка. Отец говорил, что, если бросить банку в одну из шахт на горе Конокти, ты никогда не услышишь удара о дно, зато через пару дней она всплывет в озере.

Бим сидел сзади, у мотора, я — на носу, мистер Лейн — в середине. На озере уже виднелись несколько лодок. Бим любил перечислять то, что будет существовать всегда. Туристы и тараканы, например. Он не видел разницы между случайно забравшимися сюда и завсегдатаями этих мест — все они были «тараканами».

Мы нашли подходящее место у южного берега, и Бим заглушил мотор. Рядом оказался выводок уток они тихо и недовольно крякали. Вода билась о борт. Где-то вдали слышалось радио. У меня от раннего подъема болела голова.

— Вот это, я понимаю, жизнь, — сказал Бим. — Всегда бы делал только это.

Я достал из ведра червяка, насадил его на крючок и окунул пальцы в воду, смывая червячьи внутренности. Солнце только-только начало всходить.

— Это бессовестно, что у вас так много времени, а вы не можете им распоряжаться, — весело сказал мистер Лейн, забрасывая свой крючок в озеро; запела леска. — Похоже, у брата Исайи все строго.

— Он забирает каждый заработанный нами доллар, — отозвался Бим.

Я встревоженно дернулся, прежде чем взял себя в руки. Мы никогда не говорим с чужаками о деньгах. Не думаю, что мистер Лейн заметил. Он не сказал ничего.

— Любимая жена говорит тебе, что нашла путь к вечной жизни. Она хочет пойти по нему. Разве можно ей отказать? — спросил Бим.

Лодка качнулась. Далекое радио распространяло металлические звуки — какая-то музыка. Мистер Лейн не сказал ничего.

Бим, наверное, заметил, что зашел слишком далеко, и попытался обратить все в шутку:

— Я не из тех, кто отказывает женщине по пустякам.

Мистер Лейн обычно действовал так: находил маленькую трещинку и начинал ее расширять. Тем утром, в лодке, я впервые понял, что нас ждет. Чтобы расследовать смерть моего отца, Лейну надо было разъединить нас. Он собирался уничтожить Лагерь Вечной Жизни. И это я привел его к нам.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава восемнадцатая

(1)

«Ледяной город», с. 202–203

Ночь стояла такая жаркая, что вспотел даже Максвелл Лейн. Воздух внутри трейлера был спертым и влажным. Мой отец вырос в доме с террасой. Когда становилось жарко, мы выбирались спать наружу.

Я поставил вентилятор так, чтобы он обдувал пространство за дверью, взял простыню, которой накрывался, и лег на раскладное кресло. Надо мной колыхалась зеленая противомоскитная сетка. Спал я плохо и проснулся от гула голосов. Кто-то разговаривал с кем-то в узком пространстве между моим трейлером и трейлером Кэтлин — из-за вентилятора ничего было не разобрать, даже то, мужские это голоса или женские. Пахло сигаретным дымом.

Беседа закончилась. Через пару секунд Максвелл Лейн пролез под сетку, сел во второе кресло и тихо заговорил со мной.

— Все предсказуемо. Психическое нездоровье просачивается, как вода. Если контакт с окружающим миром слабый, группа небольшая и у кого-то не в порядке с головой — скоро так будет со всеми. Против этой болезни нет антител. Это — азбука теории малых групп.

Позднее, вспоминая о тех днях, я пришел к выводу, что это был один из приемов, посредством которых Максвелл ослаблял защиту собеседника. Сначала он убаюкивал вас абстрактными предположениями, а затем вонзал свой клинок.

— В любой секте кто-нибудь выполняет грязную работу, — сказал он тогда. — Если брату Исайе надо сделать что-то без лишнего шума, к кому он обратится?

— К Эрни.

— Бим говорит то же самое. Эрни. — Максвелл помолчал, вытянув ноги, словно давал себе передышку. Рука его барабанила по ручке кресла. Затем он небрежно спросил: — А если будет надо тебе?

— К вам.

— Бим сказал то же самое, — засмеялся он.

(2)

Рима не могла найти письмо насчет «Средней величины». Она бы поискала еще, но не могла, так как вся продрогла, промокла, и капли воды падали с нее в коробку с письмами. Так или иначе, «Средняя величина» вышла до «Ледяного города».

«Ты должна распутать дело», — сказал кто-то, то ли Максвелл, то ли Оливер. Скорее, Оливер, взбудораженный оттого, что никто не догадался о письме, посланном Римой Констанс Веллингтон.

Распутать дело.

Чем больше Рима об этом думала, тем больше ей улыбалась эта перспектива. Нельзя же пролежать в постели всю жизнь. Надо придумать себе занятие, из-за которого стоит вставать по утрам. Куда-то пойти, кого-то спросить, что-то разнюхать. Распорядок дня — вот чего не хватало Риме всю жизнь. Вот Максвелл — тот никогда не задавался вопросом, что делать с утра.

Вообще-то надо было поблагодарить Аддисон за чудесно проведенное время и отправиться домой — искать работу. Можно устроиться замещающим учителем. Отец однажды посвятил целую колонку ее решению получить учительский диплом. Он утверждал, что невероятно гордится этим, так как миру куда нужнее хорошие учителя, чем журналисты — лауреаты Пулитцеровской премии.

Очень изящный способ проявления скромности — напомнить о своей Пулитцеровской премии, но пренебрежительным тоном. (Зачем тогда все это, спросил Оливер. И если Рима не собирается ее получать, Оливеру она и на фиг не нужна.) Но Рима стала учителем не затем, чтобы отец гордился ею, — а потому, что любила детей. Даже — к ее чести, как полагала она, — этих ужасных тринадцати-четырнадцатилетних подростков, с которыми никто не мог сладить.