Книга Тишина - Питер Хег

Каспер прислушался к тому месту в сердце и сознании, откуда исходит молитва. Действительность медленно восстанавливалась.

— Расскажи о городе, — попросил Франц. — Каково его истинное звучание?

Каспер услышал свой голос, слова, призванные успокоить сидящего перед ним молодого человека, а может быть, успокоить и его самого.

— Он звучит так, что слышно, как люди обращаются со своими детьми.

Может быть, так оно и было. А может быть, это была лишь часть правды.

Повсюду разъезжали полицейские на мотоциклах, словно во время государственного визита. На каждом втором углу стоял бронированный полицейский автомобиль. Для предотвращения мародерства в квартирах и магазинах.

— В северных предместьях слышится стремление к дисциплине без всякого сочувствия. Изнеженность вместо любви. Ближе к центру — неполноценность и растерянность. Громкость увеличивается с увеличением плотности населения. От кинотеатра «Парк Био» и дальше вглубь Копенгаген звучит как ацетиленовая горелка.

Желтые глаза смотрели на него из зеркала заднего вида.

Лицо Каспера было каменным. В обобщениях есть что-то бесчеловечное. Но без них великим клоунам трудно или, может быть, даже невозможно высвободить энергию. Спаситель тоже писал широкими мазками, не жалея дегтя на палитре.

— Я зарабатываю двести пятьдесят тысяч в месяц. На этом городе. Это грех?

— Это до или после налогов?

— После.

— Грех было бы упускать такую возможность.

Раздался звонок мобильного телефона, Франц Фибер взял трубку, послушал, отложил ее.

— Наша машина в розыске, — сообщил он.

Каспер показал, куда ехать, «ягуар» пересек Ню Адельсгаде и въехал в ворота. Два катафалка Лайсемеера все еще стояли во дворе. Задняя дверь одного из них была открыта.

— Я собираюсь взять на время машину приятеля, — объяснил Каспер. — Но я что-то не уверен, что ключ в зажигании. Если его там не окажется, не мог бы ты помочь мне?

«Ягуар» остановился, Франц достал маленький ящичек с инструментами откуда-то с пола между сиденьями.

— Я дам фору любому автомеханику, — заявил он. — Любому автоэлектрику.

Из двери, через которую, по-видимому, носили продукты на кухню, вышел молодой человек в форме повара. Он достал из открытой машины поднос. На подносе были канапе из слоеного теста. Голод подействовал на Каспера как удар.

— У нас, похоже, есть всего несколько минут, — сказал он.

— За это время я мог бы сделать капитальный ремонт двигателя.

Они вышли из «ягуара», Каспер шел лишь на полшага впереди Фибера, это было все равно что видеть «Ученика чародея» — костыли и протезы сами собой встали на место. Каспер хотел было сесть за руль, но рука молодого человека первой оказалась на ручке двери.

— Я твой водитель.

Они посмотрели друг на друга. И тут Каспер услышал это. Не только самих людей можно определить по их звучанию. Те чувства, которые они вызывают у других людей, тоже оставляют звуковой водяной знак. Каспер всегда, во всех произведениях начиная с 1710 года, слышал любовь Баха к Марии-Барбаре. А в «Чаконе» — безумную и вместе с тем просветленную скорбь в связи с ее смертью. Теперь он в стоящем перед ним человеке слышал тихую девочку. Он не стал открывать ему дверь. Франц Фибер забрался на водительское сиденье. Каспер обошел машину и сел рядом с ним. Ключ был в зажигании. Машина выскользнула из ворот.

На приборной доске был прикреплен мобильный телефон. Высунувшись из окна, Каспер прочитал на борту автомобиля номер ресторана. Набрав его, он попросил соединить его с Лайсемеером.

— Это Каспер. Мне пришлось одолжить один из твоих фургонов, стоявших во дворе.

Шеф-повар тяжело дышал в трубку.

— Ты во много раз хуже, — произнес он медленно, — самого распоследнего засранца-посетителя.

— Да, и во много раз лучше того, кто когда-либо сможет хотя бы отдаленно так полюбить твои хрустящие овощи, как я. И это первая из причин, по которой ты подождешь часок, прежде чем заявлять о краже машины.

— А вторая причина?

— Когда я выпутаюсь из этих временных трудностей, я стану магнитом для твоих посетителей. Они повалят толпами. Ты же не можешь не понимать, что имеешь дело с законодателем мод.

— Ничего ты не выпутаешься, — сказал Лайсемеер. — И никакие это не временные трудности. Я невооруженным глазом вижу, что ты безнадежный лузер.

В трубке раздались гудки. Соединение прервалось.

4

Ночь — это не время суток, ночь — это не какая-то определенная интенсивность света, ночь — это звук. Часы на приборной доске показывали 21:30, в атмосфере все еще висел остаток дневного света, и все же вечер уже закончился, наступила ночь.

Каспер слышал, как засыпают дети, как засыпают собаки, как останавливаются механизмы. Он слышал, как падает нагрузка в электрических сетях, как уменьшается потребление воды. Он слышал, как включаются телевизоры, как взрослые собираются завершить долгий рабочий день.

Он опустил стекло. Город звучал как единый организм. Городу пришлось рано вставать, и теперь он устал. Вот он опускается на диван, тяжело, словно грузчик. А за этой тяжестью Каспер слышал беспокойство, это неизбежно — ведь закончился еще один день, а что он принес с собой? И что с нами будет дальше?

Или ему все это кажется? Интересно, слышим ли мы когда-нибудь что-нибудь иное, кроме нашего чудовищно огромного эго и гигантского личностного фильтра?

Они остановились в гавани Фрихаун. За причалом, откуда отходили паромы на Осло, и за складами UNICEF была видна намытая территория. За контейнерным портом серым контуром возвышался «Конон».

Со всех сторон вырастали новостройки. Нагромождение квартир по цене семьдесят тысяч в месяц, сконструированных, словно космические станции на Марсе.

Фургон был достаточно высоким, и им хорошо были видны окна первых этажей. Везде, где горел свет, на диванах сидели люди и смотрели телевизор. Слух Каспера, словно радар, сканировал все здания, в домах были сотни квартир. Но человеческие звуки, звучание тел, их соприкосновения были очень слабыми, едва слышными за телевизионными передачами.

Он слышал баснословное богатство. Богатство квартир, аукционных компаний, офисных зданий. Это была самая большая концентрация материальной ликвидности на территории Датского королевства. Это было звучание, которое заставляло районы Сёллереда и Нэрума звучать как Клондайк.

— Когда я был маленьким, мой отец ушел из цирка, чтобы как-то изменить жизнь, он закончил юридический факультет и сделал карьеру, открыл собственную адвокатскую контору, у нас были деньги, мы жили неплохо — это было в начале шестидесятых. Мать заставляла отца возить нас с ней на гастроли, у нас был «вангард эстейт» с кузовом-платформой и «попугайскими»[47]номерами. Помню, как у нас появился холодильник. Скоростная магистраль тогда была длиной всего лишь в пятьдесят километров — в направлении Хольбека. Теперь же все это обычное дело даже для тех, кто сидит на пособии. И что мы делаем со всем этим богатством? Мы смотрим телевизор. Я этого никогда не мог понять: как можно пойти от телевизора в постель, как у тебя что-то может получиться с твоей любимой, после того как ты весь вечер просидел, уставившись в электронный ящик?