Книга Тополь берлинский - Анне Биркефельдт Рагде

— С трудом представляю его в этой роли. Он работает на хуторе и больше, пожалуй, ничем не интересуется. Теперь свиньи. С коровами покончено. Оказалось, игра не стоит свеч.

— Так хозяйство, наверно, расширилось?

Эрленд ничего не хотел знать о хуторе и с облегчением услышал:

— Сомневаюсь.

О чем же еще говорить с этим человеком? Тринадцатилетняя разница в возрасте усугубляла двадцатилетнюю разлуку, но что-то надо было сказать, и он брякнул, не подумав:

— У тебя, наверное, много работы перед Рождеством?

— Почему это?

— Ну, люди умирают… Разве в праздники это случается не чаще обычного?

Он даже не знал, волнуется ли Маргидо за мать или просто пришел из чувства долга. Но Маргидо ответил только:

— Это точно. Не знаю только, отчего так происходит. В прошлом году меня вызвали в самый сочельник. Отец троих детей, всего слегка за сорок, ни с того ни с сего рухнул навзничь в костюме Санта-Клауса.

Эрленд напомнил себе, что нельзя смеяться. Надо попробовать вместо этого прочитать надпись на капельнице, но та висела слишком далеко.

— Он даже не успел раздать подарки. Просто свалился, — продолжал Маргидо.

Эрленд силился отогнать от себя картинку с мертвым Санта-Клаусом, погребенным под кучей не распакованных рождественских подарков, украшенных задорными бантиками и рисунками, за полчаса до полуночи. Смеяться нельзя ни в коем случае, и он спросил:

— Здесь можно купить что-нибудь попить? Не знаешь?

— В коридоре на тележке стоит сок. Ты говоришь по-другому, почти растерял трёндерский акцент. Хоть в чем-то ты изменился.

— Это естественно, когда уезжаешь надолго.

Он думал, что, когда Маргидо уйдет, станет легче, однако этого не случилось. Он вдруг остался в некомфортном одиночестве рядом с ней. Рассмотрел ее лицо, каждую морщинку, волоски, точащие на подбородке, седые прилизанные волосы на голове. Веки, покрытые сеткой тонких сосудов, подрагивали. Он представил себе, что она только притворяется. Нарочно перекосила лицо. Изображает инсультный паралич. А что, если она вдруг сядет в кровати, как Гленн Клоуз в конце фильма «Роковое влечение»? Он же тогда скончается на месте от ужаса. И почему он не предложил Турюнн составить ему компанию? Они практически оба приехали сюда впервые.

— Вот так вот, мама. Я подумал, мне все-таки надо приехать. Прилетел из Копенгагена вечером. Самолет приземлился вовремя, но никто меня не встретил. Ты в сознании? Привет тебе от Крюмме. Он бы тебе понравился, хотя ты бы ни за что не согласилась с ним познакомиться. И это как-то обидно. Хотя… я таким родился. Это вообще-то твоя вина. Что-то там с хромосомами твоими и этого идиота. Если бы ты только знала. Помнишь Осгейра из магазина? Я ему отсасывал в подсобке в шестнадцать лет, у него было четверо детей, и он заседал в приходском совете. Тебе он так нравился, он откладывал для тебя еду с истекшим сроком годности. А я сидел на корточках и сосал его тощий член, пока он не начинал покачиваться от счастья. Однажды это повторилось на хуторе на сеновале, пока ты на кухне варила ему кофе, он зашел купить клубнику, он кончил прямо на солому, потому что я никогда не глотаю, даже с Крюмме, кто-то любит глотать, кто-то нет… Ты не спишь? Проснись, и я поведаю тебе еще несколько смачных подробностей.

Дверь открылась. И вместе с мужчиной вошел запах. Весь хутор появился разом в палате, хотя Эрленду помнился другой запах. Теперь свиньи, не коровы, сказал Маргидо. Более острый запах, но все равно очевидно, что от скотины.

— Тур! — воскликнул Эрленд.

— Вот, значит, ты приехал. Сиди-сиди.

— Я… Я думал, она вот-вот проснется. Но…

— Я ненадолго. Только ее проведать.

— И меня, может быть? Ты же знал, что я приеду?

— Да. Турюнн сказала.

Они поздоровались, и Тур опустился на стул, где только что сидел Маргидо. Он был грязный, неопрятный. Слава богу, Крюмме этого не увидит. Его старший брат. Выглядит как бомж и воняет старым, забытым прошлым.

— Я встречаюсь с ней после больницы.

— С Турюнн? Ты встречаешься с Турюнн? — Тур бросил на него резкий взгляд.

— Да. А что в этом такого?

— Но она собиралась сегодня уехать!

И чего он так распалился? Рванул на себе куртку, аж пуговицы задрожали, и явил миру заляпанный свитер. Подбородок кверху, брови вылезли на лоб.

— В самолете не было мест. Так она сказала. Придется ждать до завтра. Я тоже вообще-то завтра уезжаю.

Тур ссутулился.

— Наверное, она звонила мне, когда я был в свинарнике, — пробормотал он.

Склонив голову, он уставился на свои руки.

С тех пор, как вошел в палату, он не обратил на мать никакого внимания.

— Кажется, она серьезно больна, — заметил Эрленд.

— Нет, — возразил Тур, проведя ладонью по материнской руке и по капельнице.

— А Маргидо сказал, что…

— Он был здесь, когда ты пришел?

— Да. И сказал, что она…

— Маргидо всегда сгущает краски. Ты же знаешь.

Нет, он не знал. Но, учитывая его профессию, это вполне возможно.

— Проблема теперь с сердцем, говорят врачи.

— Ну да, ну да, — отозвался Тур. — Теперь они беспокоятся насчет сердца. Но в остальном она совершенно здорова. Она еще поправится. Если только придет в сознание.

— А что, собственно, с ней случилось? Когда ее положили в больницу?

— Она… почувствовала себя неважно. Лежала целый день. Не хотела есть. Мерзла. И вдруг перестала разговаривать. Говорила только: «Га. Га».

— Га, га?

— Да, так мне показалось. Будто пыталась что-то сказать, но не могла. Это было…

Тур замолчал, замотал головой, сложил руки в замок. Они были грязными, хотя, скорее всего, он их только что мыл.

— Ты теперь разводишь свиней, говорят.

— Это Маргидо сказал? Он ничего о моих свиньях не знает.

— Но он так сказал.

— А Турюнн не говорила, она зайдет сюда завтра? Я думал заехать с утра.

— Ничего не знаю о ее планах, кроме того, что она уезжает. Я ведь с ней еще не знаком. Мы говорили по телефону, я и не знал, что она существует. И вот это как раз очень…

— Я могу сам ей позвонить. Она… она купила мне подарки к Рождеству.

Они сидели молча и смотрели на мать. Запах свинарника распространялся по палате, переполняя ее.

— Она пошевелила рукой, убрала ее! — неожиданно громко сказал Тур и приподнялся со стула. — Я даже не сразу заметил!

— Это я убрал ее под одеяло. У нее такие холодные пальцы.