Книга Легкие миры - Татьяна Толстая

А вообще, выпадение снега на широте Нью-Йор-ка – явление обычное, но отношение к нему – как к national disaster[7]. Как будто это торнадо какое. Помню, как-то в конце ноября зашла я в пустой галантерейный магазин на окраине Принстона и от нечего делать рассматривала ужасные китайские товары – заколки с цветами и прочими стразами, удивляясь, что вот, магазин, а купить тут ничего не хочется. Вдруг среди сонных продавцов началось непонятное волнение. Они тревожно посматривали в окна, некоторые двинулись к дверям, другие, наоборот, отступили к подсобке, издавая странные горловые звуки. Я была не единственным покупателем (собственно, даже и покупателем я не была и не собиралась им становиться), – кроме меня еще какая-то американская старуха рассматривала барахло в витрине и рылась в черных тряпичных цветах. Старуха тоже начала дрожать, и я забеспокоилась: может быть, какие-нибудь негры в чулках на голове или латиносы с татуировками на всем обозримом теле уже окружили галантерею и сейчас ворвутся, чтобы ограбить ее и меня? Не нужно ли заранее притвориться мертвой или спрятаться среди зонтиков?

Но тут дверь распахнулась и вбежала женщина с криком: «Снег!» Все ахнули, кто-то завизжал, некоторые выбежали на пустую парковку перед магазином и жадно смотрели в небо, как массовка в фильме «День триффидов». Оставшаяся в магазине старуха, вся дрожа, повернулась ко мне, став меньше ростом из-за подогнувшихся ног, и простонала слабым девочкинским голосом: “With the first flake of snow I become paranoооооооid…”[8]Изумленная американской реакцией на обычную американскую зимнюю погоду, я вышла из магазина и подставила небу рукав своего черного пальто. Не сразу, но на него село три мельчайшие пылинки снега – в рекламе средств против перхоти показывают больше, не скупятся. Меж тем продавцы магазина, несмотря на ранний час, сочли случившееся природной катастрофой, погасили огни, заложили двери на засовы и начали разъезжаться по домам.

Но я отвлеклась. Так вот, магазин ShopRite в один из таких опасных снежных дней печатал, для утешения покупателей, на своих чеках поэзию: Though there’s lot of snow and ice, ShopRite has the lowest price! Мои дети перевели это на русский, бережно сохранив исходную корявость подлинника: «Много снега, много льда, Шоп же Райт дешёв всегда!»

В те годы я полагала, что придурошная американская манера считать покупателей и вообще клиентов инфантильными олигофренами, требующими хихиканья и щекотки, не распространяется на дорогие товары. Скажем, средство для выведения трудновыводимых органических пятен с текстиля (а проще говоря – собачьих какашек с белого ковра), средство, ядовитое само по себе и детям в руки попасть не предназначенное, – на банке непременно будет приплясывать, злобно осклабясь, антропоморфное злобное пятно на тоненьких ножках, а сверху, подобно бореям и зефирам с гравюр, изображающих морские битвы, будут дуть живительными хлорными струями Добрые Силы. Ну, все знают эти радостные зубные щетки и все такое.

А вот какие-нибудь дорогие духи, или цацки от Тиффани, или, тем паче, автомобили рекламируются со звериной серьезностью. Такие деньжищи, вы что! Поэтому я очень удивилась, когда дорогой обувной магазин Stuart Weitzman прислал мне свою очередную непрошеную рекламу в стихах. Совершенно шопрайтовские стихи, даже что-то ностальгически всколыхнулось в измученной душе! И на очи, давно уж сухие, набежала, как искра, слеза! The weather outside is frightful, but our Resort Collection is so delightful![9]Но я сдержала набежавшую слезу и посмотрела, какая нынче у них погода. Плюс один, братья и сестры! Плюс fucking один! Frightful indeed![10]

Антинародное

Каждый раз поражаюсь, какие в Нью-Йорке – в больших магазинах – классные специалисты работают. Как будто они где-то обучались (а так, наверно, и есть). Типа сомелье, но сомелье колбасный, например, или сырный – не знаю, есть ли для них специальный термин.

Стою у сырного прилавка, смотрю на сто сор-тов. Вижу новый: небольшое такое лубяное лукошко, и в нем под розовой коркой как бы просевшее болото. Заволновалась! Больше всего на свете я люблю французские полужидкие сыры, чтобы как гной, и запах чтобы тоже отпугивал некрепких духом. Но тут вам не Париж, тут они, как правило, сыр камамбер в каком-нибудь Висконсине, прости господи, изготавливают, да еще и из пастеризованного молока, тут боятся зараз и эпидемий, см. Доктора Хауса: «а пациент выезжал за пределы Соединенных Штатов?!» – как будто бациллы страх как пугаются визового режима; как будто тифозным баракам помогает окуривание таможенными декларациями.

Вот продавщица заметила меня с моим волнением и спрашивает:

– Вас что-то заинтересовало?

– Да, – говорю, – смотрю вот на этот розовый и думаю: это то, что я думаю?..

– Это именно то, что вы думаете, – говорит она, и у нее тоже глаз блестит.

– Такой текучий?..

– Да!

– И такой вонючий?..

– Да! Да!

– И вот прямо такой оглушительный?

– А то!

И мы с ней прямо как танго станцевали вокруг этого сыра.

Я уж не говорю о том, что ткни пальцем в любой – они тебе точно опишут все оттенки вкуса – ореховый там, или терпкий, или какой еще; и с каким мармеладом (айвовым или инжировым) надо есть вон тот козий, трижды сливочный, и все такое головокружительное, утонченное и очень, очень вредное, недопустимое для тех, кто сел на Дюкана и предпочел тонкую талию пищевому оргазму.

Но это Нью-Йорк. Тут Америка встает с колен. А ведь есть еще штат Техас, где я в свое время тоже пришла в большой красивый супермаркет, где играла никому не мешающая «эскалаторная» музыка и приятно пахло ароматическими специями. Тоже там постояла в сырном отделе – одна на весь огромный магазин. С обратной стороны прилавка, тоже одинокий, стоял продавец – дылда такая, парниша с крайней степенью застенчивости, с вулканическими прыщами по всему несчастному лицу, из тех, кто не знает, куда девать руки.

Вот я выбрала свой бри – а больше и брать-то нечего, – и он вдруг густо так покраснел и решился:

– А можно вас спросить, вот почему вы ЭТО берете?

– Как? – говорю. – Это сыр бри. Вы разве не пробовали?

– Нет, – говорит. И головой так затряс-затряс.

– Так попробуйте! – говорю. – Вы же тут стоите, торгуете. Вы давно тут?..

– Три года…

– И не пробовали?..

– Нет.

И на лице его изобразился ужас. Можно подумать, я привела чистого препубертатного малютку в бордель, или внезапно показала ему картины Люсьена Фройда, или толкаю его в чьи-то сифилитические объятия.