Книга Невероятная история Макса Тиволи - Эндрю Шон Грир

Однако самая восхитительная мысль, которая согревала меня холодными ночами, такова: из целого мира Элис выбрала меня.

— Начинаем, — провозгласил священник, подходя к нам. Его одежды, рукавами напоминавшие облачение японских императоров, развевались, пока он похлопывал себя по карманам в поиске очков. К моему ужасу, он посмотрел на вдову Леви. — Вы — невеста?

— Нет! — рявкнул я, возможно, слишком громко.

Свидетельница и ее дочь расхохотались.

— Господи, ну, конечно же, нет. Нет, я — мать невесты.

— А невеста — я, — абсолютно серьезно произнесла Элис, беря меня под руку.

— Ясно. Пожалуйста, встаньте передо мной. Дорогие возлюбленные…

В глубине души я радовался, что Элис захотела простую свадьбу, без гостей. В конечном итоге вообще никто не пришел. Ее родственники жили в далеком Сиэтле (надо сказать, Элис от них тошнило), а я притворился сиротой. Она заинтересовалась моей биографией, и я сочинил историю о папе-торговце, который бросил нас, и матери — оперной певице, пропавшей во время возвращения с гастролей на Востоке.

Что, кроме смерти, могло помешать матери приехать на свадьбу сына? Немыслимо: невеста для горбуна. Да если бы мама могла, она бы забросила свою жизнь и с головой погрузилась бы в вышивание носовых платков, одежды, простыней для нашей постели, приехала бы давать Элис советы по платьям и шляпкам (и уж точно не допустила бы этого бутылочно-зеленого оттенка), начались бы всевозможные сложности совместной жизни, так хорошо известные моей дорогой вдове. Однако мама не приехала. Я просто ничего ей не сказал.

По-настоящему жестокие поступки совершаются медленно. Сначала держать от себя подальше маму с Миной было довольно просто, как-никак жили они в Окленде. Подав в суд на страховую компанию, не оплатившую сгинувшее при пожаре серебро, мама решила больше не возвращаться в Сан-Франциско. Ей понравился новый дом на холмах, а страховка за сгоревший Саут-Парк позволяла не беспокоиться о финансах. Конечно, дело было не в этом. Она любила старый Сан-Франциско. Там она родилась и видела золотоискателей, спускавшихся с гор, итальянцев, которые на Норт-бич выдавливали виноград в свое «кьянти», горничных, с пением выбивавших ковры; мама видела расцвет города и падение. Так можно ли ее винить за то, что, увидев смерть старика, она не захотела смотреть на молодчика, занявшего его место?

Ко времени моей женитьбы Мина отказалась видеться со мной. Еще в 1900 году мы рассказали ей об истинной сути «дяди Биби». Двенадцатилетняя девочка смотрела на меня, теребя браслеты и ничего не понимая.

— Он умрет? — спросила Мина.

— Как и все мы, — ответила мама.

Тогда сестренка впилась в меня пронзительными черными глазами и запричитала:

— Только не надо никому говорить, пожалуйста. Прошу тебя, Биби, не говори никому.

Я ее понял. Долгие годы Мина не уставала брать с меня это обещание. Она считала, что мое уродство плохо скажется на репутации всей семьи, а особенно на ее собственной репутации. Мина оплакивала старого Биби. Однако его призраку было суждено скрываться на чердаке.

Впрочем, Мина ни в чем не виновата. Перешептывавшаяся с влюбленными поклонниками и танцевавшая дерзкую польку на городских вечерах, Мина была не виновата. Как и мама, остававшаяся в доме на отшибе и беседовавшая с призраками. Виноват лишь я. Поскольку сделал все, чтобы скрыть свою свадьбу. Через несколько лет я перестал отвечать на письма и звонки, извинялся за свое отсутствие на праздниках и днях рождениях, свел свои визиты к непродолжительным ленчам или прогулкам и наконец совсем пропал из их жизни. Я не хотел, чтобы они выдали мою тайну, разрушили таким трудом завоеванную любовь. Я скрывал свою жизнь. И себя тоже. Я не первый, кто так делает. Подобно отцу, я просто исчез за пеленой снега.

Поэтому на свадьбу я пришел один. Со мной были только шляпа, костюм да сердце, полное любви. Без друзей, без родни, Эсгар полностью отдал себя жене, когда одел на ее палец обручальное кольцо и прошептал самые простые слова.

— Я тоже, — ответила Элис. Наша свидетельница заплакала.

Священник объявил нас мужем и женой. Птицы, дремавшие в недрах черной лестницы, взмыли в небо. Рука Элис была холодна как лед.

— Эсгар, ты плачешь?

— Нет-нет.

— Какой ты забавный. Поцелуй меня.

Да. Я поцеловал. Ведь в моей жизни не осталось никого, кроме тебя, милая Элис. Я распрощался со всеми.

Чем мы не пожертвуем ради любви? И кем мы станем?

Ах да, первая брачная ночь. Понимаешь, сладострастный читатель, возможно, исповедь прочитает мой сын и зальется краской стыда, поэтому я должен прикрыть эту страницу павлиньим пером. А за ним ты можешь представить все, что тебе заблагорассудится: тела скрыты туманом. Воспоминание с ароматом флоксов, юношеская страсть, усилившаяся в два раза, фальшивое имя из уст любимой. Страсть поцелуев. И так далее.

Много лет спустя, путешествуя на автомобиле, Хьюго спросил: почему я не пригласил на свадьбу его?

— Ты спятил? — удивился я. — Ты бы все испортил.

— Макс, я бы загримировался. Нацепил бы фальшивую бороду и шляпу. Взял бы зонтик. Да хоть за дерево бы спрятался.

— Там не было деревьев.

— Тогда за какой-нибудь толстухой. Я приглядывал бы за тобой на правах свидетеля.

— Это смешно.

— Почему ты ничего не сказал?

— Мы тогда не были близки, разве не помнишь? И многое друг другу не говорили.

— Верно.

Он вел машину мимо зеленоватого озера, затененного одиноким облаком, в открытое окно со свистом залетал ветер. Я показал на трех мальчишек, с громким визгом прыгавших в воду; мой друг улыбнулся. Эх, старина Хьюго.

Однако вернемся к семейной жизни.

Мы живем в волчьем мире, и все же Элис смягчала удары судьбы. Каким-то чудом ей удалось при нашем скудном заработке устроить богатую милую жизнь. После землетрясения все подорожало, а Элис устраивала праздники риса с ароматными специями, доставала через богатых друзей билеты в оперу, перешивала наше покрывало из старых платьев и делала все так легко, словно переплавлять огарки в разноцветные свечи было совершенно естественным. Вы никогда не пробовали использовать вместо плитки на кухне разбитый при землетрясении фарфор? Моей жене это удалось. Элис наняла соседского мальчика и отделала мою убогую кухню полученными от друзей кусочками фарфора. Она даже треснувшую чашку к стене приклеила — представьте себе чашку, торчащую из стены, с ручкой и остальным! В ней жена всегда держала свежие цветы, которые я ей дарил.

Наш завтрак представлял собой готовую смесь «Витабикс». А вот над чем мы тихонько посмеивались в гостиной, но не демонстрировали посторонним, так это танцы в стиле тарки-трот. И входя вечером в гостиную, Элис с улыбкой вдыхала аромат «Редивива».