Книга Конец одного романа - Грэм Грин

Однако критика вполне справедливо попыталась ввести роман в русло европейской литературной традиции, обнаружив общие ситуации, объединяющие «Конец одной любовной связи» с «Грозовым перевалом» Эмили Бронте (включение в повествование дневника героини), с «Возвращением в Брайдсхед» Ивлина Во (конфликт любви и религиозного чувства), а также с «Пустыней любви» Франсуа Мориака (сходство центральных женских образов). Эти сопоставления не помешали появлению резко неоднозначных оценок: рецензенты, далекие от церковных кругов, упрекали писателя в том, что он превратил художественное произведение в трактат по проблемам теологии, а многие католики, наоборот, усмотрели в книге оскорбление религиозных чувств.

Сложно отношение к своему детищу и самого Грина, который считал, что достоинством романа является его «простое и ясное» повествование и «искусная композиция, позволившая избежать унылого повторения событий в хронологической последовательности». Вместе с тем писатель, по его признанию, потерял интерес к роману, когда (еще до смерти Сары) «была исчерпана философская тема».

На фоне этих суждений выделяется восторженное высказывание Уильяма Фолкнера: «Это один из самых лучших, самых правдивых и трогательных романов моего времени». Не случайно такая оценка принадлежит именно создателю «Шума и ярости», где картина человеческого бытия, правда жизни, как понимает ее автор, раскрывается перед читателем в сочетании и противоборстве позиций, взглядов на мир различных рассказчиков. Те же цели с очевидностью преследовал и Грэм Грин, излагая драматическую историю любви Сары Майлз и Мориса Бендрикса устами обоих ее участников, даже привлекая на роль толкователя событий служащего частного сыскного агентства Паркиоа, рассматривающего ситуацию под чисто профессиональным углом зрения.

Примечательно, что как раз за год до выхода романа состоялась премьера фильма Акиро Куросавы «Расемон», где средствами кино утверждался тот же подход к действительности — ее оценка в перекрестии разных взглядов, разных суждений. Такой подход обусловил активное утверждение одной из ведущих тенденций в развитии искусства и литературы XX в., связанной с отказом от авторской «монологичности», от навязывания читателю какой-то одной, категоричной точки зрения. Ведь действительность неизменно обнаруживает свою исключительную сложность и неоднозначность.

Эту неоднозначность — путем искусного соотношения разных планов действия, разных взглядов персонажей — и стремится раскрыть в своей книге Грин. В результате роман «Конец одной любовной связи» щедро предоставляет вам различные варианты его прочтения, причем ни один из них не является исчерпывающим. Прежде всего это относится к тем двум вариантам, которые лежат на поверхности, сразу бросаются в глаза и… исключают друг друга. Один связав с пониманием изображаемых событий в узко религиозном, дидактическом плане как назидательной притчи о женщине, искупившей свой грех и после смерти ставшей святой, способной творить чудеса. Противоположный вариант трактовки романа, также подтверждающийся рядом ситуаций и образов, это взгляд на Сару как на жертву произнесенного в экстремальной обстановке нелепого обета, попавшую в тиски предрассудков, которые и разрушили счастье влюбленных, а героиню привели к гибели.

Однако и в той, и в другой версии романа за бортом остаются его морально-философские мотивы, связанные с вечными тайнами бытия любви, жизни, смерти, с проблемой свободы человеческих действий, таинственности, непостижимости мира, то ли управляемого какой-то высшей силой, то ли развивающегося стихийно и потому озадачивающего нас неожиданными шокирующими «совпадениями».

Неоднозначность и сложность человеческих отношений и жизни в целом — в ее видимости и сущности, — воспроизводимая с помощью монтажа точек зрений, выявляется в романе и благодаря игре лейтмотивов, символических параллелей: между любовью и ненавистью, между писателем и Богом (каждый творит свой мир), между писателем и сыщиком (каждый ведет отбор сведений о людях, примет их поведения и характера). Тем же целям — созданию переменчивого облика мира, где каждый поступок, каждое событие могут обернуться своей неожиданной, потаенной стороной, служит и обильное даже для Грина нагромождение парадоксов. Принцип парадокса лежит в основе многих специфически гриновских сравнений, вырастающих в афоризмы сентенций («Я болен жизнью, я гнию здоровьем») и бросающих вызов традиционным представлениям рассуждений: предательство Иуды доказало его любовь к Христу, любовь, породившую ревность, а потому и более глубокую, нежели у трусливого Петра… Парадокс определяет и трактовку центральных коллизий: Генри Майлз не замечал откровенной измены жены, но когда Сара порвала с Бендриксом, забеспокоился и стал подумывать, не устроить ли за женой слежку; Бендрикс искал счастливого соперника, но соперником оказался Бог, к которому обратилась Сара… из любви к Бендриксу.

Трактовка образа Бога в романе, пожалуй, особенно неоднозначна, тем более что он предстает в субъективном восприятии героев. Бог ревнив и жесток, и вера в него порой кажется Саре своего рода неожиданно схваченной болезнью; но Бог дает и покой, и заполняет «пустыню» человеческого существования, и учит любви, состраданию, отождествляясь с человеческими муками, точнее, эти муки возвышают человека до уровня страдающего Бога.

Нельзя не заметить, что, по сравнению с романом «Суть дела», Грин в «Конце одной любовной связи» более сдержан в полемике с ортодоксальным католицизмом. Но осмысливая его отдельные положения, например, догмат о телесном воскрешении человека после смерти, не только духовном, но и плотском воссоединении его с Богом, писатель успешно находит в них источник острых морально-психологических коллизий. Так, созерцая в церкви статую распятого Христа, воспринимая ее как символ земного, человеческого тела, Сара находит оправдание своего чувственного влечения к Бендриксу; но в то же время переставший быть «паром», обретший «материальный облик» Бог воспринимается героиней уже как реальная, конкретная преграда на пути ее возможного возвращения к возлюбленному.

В понимании католика, утверждает Л. П. Карсавин, человеческая любовь «достигает полноты лишь в том случае, если есть любящий, любимый и соучаствующий в любви», — таким соучастником в истинной любви является Бог. Иллюстрацией этого тезиса в романе предстает психологически тонко раскрытое душевное состояние Сары, отождествляющей свою любовь к Бендриксу с любовью к Богу, который, по мысли героини, присутствовал уже при первом свидании влюбленных в отеле близ Паддингтона, побуждая их растратить себя в чувстве до конца. Но из того же тезиса Грин извлекает и конфликтную ситуацию — она обусловлена несовместимостью божеского и людского, того, что измученная борьбой Сара называет «обыкновенной, грешной, человеческой любовью».

Эта тема, тема чисто земной страсти, живущей по своим, отнюдь не схоластическим законам, проходит через весь роман. Вспомним мысленный спор Бендрикса с отцом Кромптоном, дежурным словам которого о том, что церковь помнит своих мертвецов, герой противопоставляет неумирающую чувственную память о Саре; вспомним, что и представление о вечности Бендрикс связывает с моментом полной самоотдачи, слияния с любимым существом, исполненного абсолютного доверия, с глубиной, полнотой и силой именно земного чувства.