Книга Король говорит! - Питер Конради

Миртл между тем была озабочена более практическими вопросами: она сварила десять фунтов сливочного джема и запасла восемь фунтов бобов. Война войной, но что-то нужно есть. Лори и его жена Джозефин (Джо, как называли ее в семье) тоже были с ними. Миртл было беспокойно за них: Джо ждала первого ребенка (первого их с Лайонелом внука) в конце этого месяца. Как записала Миртл в своем дневнике, который теперь вела, она надеялась, что Джо тоже «эвыкурируют».

Через несколько минут после окончания речи Чемберлена над Лондоном послышался непривычный вой сирен воздушной тревоги. Лог позвал Тони, чинившего в гараже велосипед, и они начали закрывать все ставни в доме. Из окна было видно, как в небо поднимается аэростат заграждения, — это было, заметил Лог, «удивительное зрелище». В нескольких милях от них, в Букингемском дворце, король и королева тоже с удивлением услышали зловещее завывание сирен. Они посмотрели друг на друга и сказали: «Не может быть». Но так было, и с сильно бьющимися сердцами они спустились в подвальное убежище. Там, по словам королевы, они «в ошеломлении и ужасе сидели и ждали, когда начнут падать бомбы»[121].

В ту ночь бомбы не падали, и примерно через полчаса прозвучал отбой воздушной тревоги. Королевская чета, как и все, кому повезло иметь доступ в бомбоубежище, вернулась домой. Это была ложная воздушная тревога, одна из многих, — ужасающие бомбежки Лондона начались всерьез лишь через год, во время Лондонского блица.

Первая военная ночь началась как любая другая. Единственное отличие, как заметила Миртл, было в том, что по радио не передавали обычные программы, а только проигрывали музыкальные пластинки. Потом в три часа ночи раздался новый сигнал воздушной тревоги, и они поспешили в душный подвал. «Я чувствовала только раздражение, — записала Миртл в дневнике. — Как странно, ни паники, ни страха — одна только злость, что потревожили».

Шла третья ночь затемнения, продолжая создавать хаос в городе, не привычном к полной темноте. Травматологические отделения больниц были переполнены — не жертвами вражеского обстрела, а теми, кто был сбит машиной с притушенными фарами, или сломал ногу, шагнув из поезда на несуществующую платформу, или вывихнул лодыжку, споткнувшись о невидимый бортик тротуара. Больница Святого Георгия, где Валентин спустя три года после окончания учебы стал хирургом-ординатором, не была исключением: после первого же дня войны он ночь напролет оперировал людей, пострадавших на лондонских улицах.

Теперь, когда война была объявлена, Лог знал, что ему предстоит играть значительную роль при короле. В предыдущий понедельник, 25 августа, ему позвонил Хардинж. «Будьте готовы к вызову во дворец», — сказал он. Лог не стал спрашивать о причине. Он был готов в любое время дня и ночи, хотя, как он сказал Хардинжу, как бы ему ни хотелось вновь увидеться и поговорить с королем, он от всей души надеется, что за ним не пришлют, поскольку слишком хорошо понимает, что это должно означать.

В середине дня 3 сентября пришел вызов, которого он боялся. Эрик Майвилл, работавший помощником личного королевского секретаря с 1937 года, позвонил и сказал, что в шесть часов вечера король выступит по радио с обращением к нации, и попросил Лога прийти на встречу с ним. Лори отвез его в город, и к 5.20 он был во дворце.

На пути к Лондону все выглядело обычно, только солнечный свет падал на дирижабли, окрашивая их «в прелестный серебристо-голубой цвет». Высадив отца перед дворцом, Лори тут же отправился домой, чтобы поспеть к началу трансляции. Лог, оставив внизу шляпу, зонт и противогаз, поднялся по лестнице.

Король принял Лога в своем личном кабинете, а не в той комнате, которую они обычно использовали и которая теперь была приготовлена для фотографирования после выступления. Он был в адмиральской форме со всеми нашивками. Они прошли по тексту речи. Главным содержанием ее было, по словам официального биографа короля, «провозглашение простой верности простым убеждениям… которые, как ничто другое, придавали мужество народам Британии перед лицом предстоящей борьбы и объединяли их в решимости победить»[122]. Лог просмотрел текст, отмечая паузы между словами, чтобы облегчить их произношение. Он также заменил несколько слов: «правительство», на котором король мог запнуться, было заменено на более легкое для произнесения «мы сами» и дальше в речи «призыв» был заменен словом «зов».

Лог был поражен печалью, звучавшей в голосе короля при чтении речи, и попытался развеселить его, напомнив, как они втроем с королевой целый час сидели в этой самой комнате в вечер коронации перед его выступлением по радио, которого он ждал с таким же беспокойством. Они посмеялись и задумались о том, как много всего случилось за эти два с половиной года. В эту минуту в другом конце комнаты открылась дверь и вошла королева, выглядевшая, как выразился околдованный ею Лог, «царственно и прелестно». Она, думал он, склонясь к ее руке, «самая прелестная женщина, какую я когда-либо видел».

За три минуты до начала нужно было перейти в комнату, оборудованную для трансляции. Пересекая коридор, король поманил за собой Фредерика Огилви, сменившего в 1938 году Рита на посту генерального директора Би-би-си. Комната, только что заново отделанная, была светлой и приветливой, но настроение в ней царило мрачное. Король понимал, как много зависит от этой речи, которую услышат миллионы людей во всей империи.

Через пятьдесят секунд зажглась красная лампочка. Лог посмотрел на короля и улыбнулся, едва тот шагнул к микрофону. Когда часы во внутреннем дворе пробили шесть, король слегка улыбнулся и с большим чувством начал говорить:

В этот суровый час, быть может самый важный в нашей истории, я обращаюсь к каждой семье своих народов, в родном краю и за морями, со словами, которые говорю с одинаково глубоким чувством каждому из вас, как если бы я мог, переступив порог вашего дома, лично говорить с вами.

Во второй раз в жизни большинства из нас началась война. Неоднократно мы пытались найти мирный выход из разногласий между нами и теми, кто стал нам врагом. Все напрасно. Нас вынудили к конфликту, ибо мы и наши союзники обязаны выступить против принципа, который, если бы он восторжествовал, стал роковым для цивилизованного порядка в мире.

Это принцип, который позволяет одному государству в эгоистическом стремлении к власти пренебречь заключенными договорами и торжественными обязательствами, принцип, который допускает применение силы или угрозу применения силы против суверенитета и независимости других государств. Такой принцип, явленный в неприкрашенном виде, — это поистине примитивная доктрина «кто силен, тот и прав». И если бы этот принцип установился в мире, свобода нашей страны и всего Британского Содружества наций оказалась бы под угрозой. Более того, народы всего мира оказались бы в рабстве страха и всем надеждам на прочный мир, на защиту свободы и справедливости в отношениях между народами пришел бы конец.

Вот в чем суть стоящего перед нами выбора. Во имя всего, что нам дорого, во имя мира и порядка в мире мы обязаны ответить достойно.