Книга Афганский дневник - Юрий Лапшин

Позавчера пропустили через себя колонны войск, выходящих из районов Газни и Кандагара. И среди них прошел наш батальон А. Давлятшина. Вышел к дороге и сфотографировал «Чайку», на которой шли Ш. Тюктеев и А. Греблюк. А потом помахал рукой. Приятное чувство: «Свои идут!»

Ну, а нам пришлось еще задержаться, прикрыть колонну на пути туда и обратно. Одна за другой пылят машины. Чего только нет в кузовах! Явно наметки на выход. Странно только смотрятся разбитые корпуса на тралах. Вывозить эту рухлядь себе дороже, но везут. Бред. Как только колонна прошла обратно, стали сворачиваться и мы. Путь домой. Дом и здесь.

Вернулся, а на столе куча писем и несколько номеров «Литературной газеты». Сначала начал разбирать вещи, приводить себя в порядок, но нет-нет, а косился на стол. Потом бросил все и сел грязный, чумазый рвать конверты, глотать строки любви, ожидания, надежд и тревог. Спасибо, дорогие, вам за этот дар, за это нетерпение.

Новости из Анавы. За это время обстрел РСами «группировки», обстрел из миномета 6-й сторожевой заставы и попытка захвата 9-й заставы. Конфликт В. Серебрякова с С. Богатовым. Неуживчивый характер у комбата. Давит людей, когда нужно и когда не нужно. В мае поедет в отпуск, а затем поступать в Академию. Из полка отправили на ремонт в Хайратон почти все БТРы, прибывшие из Анавы. Пока меня здесь не было, случился форменный аврал. Поставили задачу с 3-го по 7-е мая вывести группировку из Анавы. Затем приказ отменили, и теперь вроде вывод из Панджшера состоится в июле.

Полк с 11-го мая на месяц идет на Саланг прикрывать выход войск. С 15-го мая выходит Джелалабад и снимаются все заставы восточного куста вплоть до Кабула. С 28-го мая по 6 июня — Газни и Гардез. Идут сразу на Родину. Одновременно через Шинданд на Кушку закатывается Кандагар. Значит, к середине июня южнее Шинданда и Кабула наших войск не будет. Когда мы вчера снимались с блоков, нашлись шутники и привязали сзади к машинам веники. Мол, заметаем дорогу, чтобы не возвращаться больше туда, в те места. Наверное, и весь вывод будет с вениками. Может, когда-нибудь будут продавать турпутевки по Афганистану. Поеду обязательно как зритель, как турист.

1 мая 1988 года

Праздник. Хотя я этого и не почувствовал. Уже под вечер узнал из статьи в «Красной звезде» о Козине, вернее о мытарствах его жены. По афганской традиции подняли третий тост за погибших. А я говорю, что это, наверное, для меня как крест: помнить своих первых погибших, Валерия Козина и Михаила Матвеева, которые сложили свои головы на 15-й заставе в июне прошлого года. Это было отрезвление, когда читал. Такое сообщение. Они для меня как святые, хотя я их и видел только мертвыми. Кому что объяснишь. Где-то в глубине души я понимаю черствых людей. В нашем складе общественного мышления: забвение корням, истории, старикам и всему гуманному. Главный принцип: «Не высовывайся», а доллар стал главной целью и оправданием всех поступков. Куда дальше.

А я вспоминаю прошлый год, свои метания (внутренние, никто, надеюсь, ничего не видел), когда пытался помочь, поддержать заставу. Помню то обнадеживающее сообщение, что, может быть, живы и разбирают бункер, обрушившийся от взрыва. Помню и разрушившее все сообщение о том, что они мертвы. И забота о раненых. И вызов «вертушек». И отправка искалеченных. И три пачки «Беломора», выкуренных за вечер и ночь. К чему военному эмоции. Мне бы спокойствие тех людей, которые решают судьбу вдовы 22-х лет с двумя детьми. А им бы мои переживания в Панджшере. Таким людям, наверное, и не надо говорить про кровь и смерть. Дать прочувствовать обыденность, тушенку изо дня в день, жару, изматывающую как бюрократ. Больше ничего и не надо. Думаю хватило бы. Думаю, что они столько пота в душной комнате не проливали, сколько каждый из нас потратил только для подъема на эту заставу. Про кровь и не говорю. Помню и совещание на следующий день, когда объявил минуту молчания и предложил собрать на помощь жене деньги. Знали о детях. И предполагали, что ей не сладко придется. В итоге собрали с офицеров и прапорщиков батальона больше 600 чеков. Для любящей жены слабое утешение, и все ж. Все что смогли. Помогли жене офицера корпоративно.

А матери Матвеева? А другим сотням и тысячам? Тут уже должно сработать государство, которое нас сюда забросило. Но государство состоит из отдельных людей. Если каждый из нас ничто, то что есть государство? Больше чем уверен, что начальник паспортного отдела И. С. Марусенко жена и мать образцовая. Затурканная обстоятельствами и дефицитом, дефицитом жилья и милосердия. Да и ума не хватает (скорее сердца в расчетливом мире), чтобы понять ВСЕХ. Ну а нас, афганцев, тем более. Это все равно, что Чернобыль для сибиряка. Занятно, но далеко. Дай Бог не коснется, свои проблемы с сахаром и Палестиной, тортом к дню рождения и косым взглядом шефа. Последнее страшнее, чем отсутствие колготок.

Днем усиленная пальба на окраине аэродрома, взрывы. Что за бой в такой неожиданной близи? Завтра узнаем. Вечером, как обычно, работа артиллерии. День как день. Командир и начальник ПО в гостях у истребителей. Молчат, но краем уха слышал, что А. Греблюк летал над Афганом на МиГ-23 с начальником ПО истребителей под предлогом разведки погоды. Боятся не за себя, а за организаторов. Кто-нибудь вложит, а кто-то конкретно накажет. И не наших, а гостеприимных хозяев. Чудовищное нарушение правил, статей и пунктов. Пехота в воздухе. Льготы войны. Все проще, регламентация живых людей, а не пунктов. И это то, что притягательно. Люблю Афган за то, что все не так. Люблю за то, что можно нарушить, что никто не спросит и не осадит. Доверия больше в критических ситуациях и просто в поступках. И не от того, к сожалению, что поощряют, а просто рук и глоток на всех не хватает, да и бумаги меньше, чем брони на выброс.

Под Мирбачакотом неделю назад сожгли два бензовоза. На обратном пути видел только обгоревший асфальт и струны покрышек. У ближайшего танка — горы гильз, да остовы цистерн у заставы, куда остатки оттащили. Дождь нам помог. По приезду Хаким спросил: «Вас не обстреливали по пути назад?». Я говорю: «Нет». — «А нас обстреливали одиночными», — говорит Ахмеджанов. Впрочем, все это для войны баловство. Подумаешь, какого-то N ушлют в гробу домой. Война все спишет. Супруга как-то в октябре спросила: «Ты не боишься?» Ответил: «Нет», — и сильно не покривил душой. Действительно, чувствуешь все по принципу — Бог дал, Бог взял! И только под вечер в период спокойствия и осмысления начинаешь бояться.

Существует какое-то неписаное, но почитаемое всеми правило, что гибнут в большинстве в первые три или три последних месяца. Это у всех как наваждение. Никто, конечно, не рассчитывает превратиться в прах и память. Все чувствуют себя неуязвимыми. Тому сопутствуют обыденные обстоятельства смерти. Был, жил и вдруг, как-то случайно, подрыв, пуля, «Стингер». Все живы, а один лежит и не дышит. Белый, если чистый, или как кусок глины, если шел в колонне или вжимался под пулями в пыль и грязь.

Странно, что у убитых кровь не так бросается в глаза. Как ни странно, раненые и выживающие больше окровавлены и тем бросаются в глаза. А по опыту дорожно-транспортных происшествий, больше всего кричит тот, кто меньше всего пострадал. Тяжелый и умирающий молчит. Вот тому и требуется первейшая помощь. Хорошо судить, когда все по полочкам. А поди разберись в бою. Да под страхом своей смерти. Да в темноте. Сколько потом кусали локти от того, что при благоприятных обстоятельствах вполне можно было бы спасти. А что такое «благоприятные», если кругом горы, а спасающие сами рискуют собой, техникой, вертолетами. Как вертолетчики садились на одно колесо, чтобы снять наших убитых на высоте 3234? Где те тормоза и стимулы? Для меня, боевого офицера, конечно, без всяких сомнений, риск — это когда рискуешь своей жизнью. После этого риск испортить карьеру — ничто. Не те мотивы и последствия, совсем не те последствия. Может и спорно…