Книга Стужа - Рой Якобсен

— Куда? — переспросила девочка.

— В Хавглам, — повторил Гест.

Но она вроде как не поняла, сказала только:

— Ты уезжал.

Потом пришла Ингибьёрг, забрала девочку и позвала Геста в большой дом, ей надобно кое-что с ним обсудить: летом священник приедет крестить детей, так, может, и Гест примет теперь это прекраснейшее из таинств?

Гест сердито засопел, представив себе три креста, установленные в Хавгламе, и едва они уложили Халльберу, вывел Ингибьёрг наружу, рассказал, что Ари не хочет жить в родной усадьбе, ни под каким видом, и спросил, не найдет ли она ему покупателя, тогда он сможет обзавестись в Сандее снаряжением и товаром и отправиться в путь вместе с ним, с Гестом.

Она удивленно посмотрела на него, спросила:

— А ты-то куда собираешься?

Гест замялся, буркнул что-то насчет Исландии и Онунда сына Стюра, который рано или поздно его отыщет, а по вполне определенным причинам ему бы не хотелось, чтоб нашли его именно в Сандее, где живут она и дети. Тут на губах у Ингибьёрг расцвела улыбка, прелестная как никогда, словно она вот сию минуту услышала от него дивно прекрасное объяснение в любви. Но Гест остался неколебим.

— Разве нынешней весной что-то случилось? — спросила она.

— Нет.

— Тогда я рискну, — беззаботно обронила она. — Я не боюсь.

— Не забывай, есть еще Ари и девочки, — напомнил Гест, весна тревожила его и смущала, кресты и теплый ветер, свет и ее всепонимающая улыбка. — А у Хедина не хватит людей, чтоб противостоять крупному отряду.

— Людей у меня будет столько, сколько потребуется. Харек сын Эйвинда с Тьотты — мой друг и не откажет в необходимой помощи.

— Так ведь он и ярлу тоже друг?

— Когда друг, а когда и не очень, смотря по обстоятельствам, к тому же ярл отвернулся от Бога и надолго в стране не остается. Кстати, у тебя что, какие-то претензии к ярлу?

Совершенно без сил, Гест в конце концов сухо пробормотал, что об этом надо поразмыслить.

Однако поездка в Хавглам сидела в нем как заноза — и сама усадьба, и девочки, которые ждали его возвращения, будто он им ближайший родич, и Ари, который твердил, что в Хавгламе является призрак, но это не отец его и не родичи, а скорей уж Транд Ревун, мальчонка каждую ночь во сне разговаривал, как Гест в Йорве после убийства отца. Только чудак Хедин вроде бы ничего не замечал, без устали повторяя, что усадьба — сущее загляденье, и земли плодородной полным-полно, и местоположение защищенное, лучше не бывает. Юность Хедина прошла на Южных островах,[51]и родичи его жили в Ромсдале, на побережье, у моря он чувствовал себя как дома и рассуждал о Хавгламе так, будто был бы не прочь там поселиться.

Как-то раз, когда они оба наблюдали за трэлями, которые набивали коптильную печь можжевеловыми и березовыми ветками, Гест полюбопытствовал, много ли денег Хедин заработал за все годы, что служит у Ингибьёрг.

— А тебе какое дело до моих денег? — буркнул тот.

Гест вскочил, обеими руками вцепился ему в волосы и со всей силы рванул к себе. Хедин потерял равновесие, упал, коротко вскрикнул, ударившись головой о камень, и замер без движения. Гест сел на него верхом, выхватил нож и поднес к его лицу, целясь в левый глаз.

— Как думаешь, я мог бы убить тебя? — спокойно спросил он.

Хедин отвел мутный взгляд, от кончика ножа, посмотрел в лицо Гесту, потом на трэлей, столпившихся на почтительном расстоянии, и наконец кивнул, скорее смущенно, нежели с обидой. Гест встал, поднял его на ноги, и Хедин нетвердой походкой заковылял под гору, к домам, бормоча себе под нос проклятия, прижимая одну руку к ушибленной голове и бестолково размахивая другой, словно старался отогнать разъяренных пчел.

Вся эта сцена разыгралась на глазах у Ари, и немного погодя мальчик спросил, как же Гест рискнул тягаться с этаким человеком, он ведь воин, ходил в походы с Хареком и с Халльгримом и снискал недобрую славу.

— Я придумал, как с ним совладать, еще когда в самый первый раз его увидел, — резко сказал Гест. — И тебе не мешает завесть такую привычку, когда с новыми людьми встречаешься.

Ари не ответил.

— Через год-два, — продолжал Гест, так же резко, знаком приказав трэлям вернуться к работе, — пойдешь со мной в викингский поход и научишься всему, что я умею. А когда вернешься, никаких призраков в Хавгламе уже не будет, и ты сможешь там поселиться, стать бондом, ведь ты именно бонд, и бояться тебе нечего, Транд Ревун сгорел! — выкрикнул Гест и услышал, как голос его прокатился над Йорвой, может заброшенной теперь, а может перешедшей в чужие руки.

Ари все еще молчал. Правда, на сей раз он вроде бы не сообразил, к чему клонит исландец, и Гест облегченно вздохнул.

Тем же вечером Гест пошел к дому, где вместе с трэлями жил Хедин. У него была там отдельная комната с двумя дверьми, одна вела наружу, другая — во внутреннее помещение. Рукоятью топора Гест постучал в наружную дверь и спросил, дома ли Хедин.

— Да, — отозвался тот, — но я не выйду.

— Я пришел с выкупом за ущерб, который причинил тебе сегодня, — сказал Гест. — Этот меч я получил от Эйстейна сына Эйда, он не только дороже твоего собственного, он — знак дружбы.

Хедин медленно отворил дверь, с недовольным видом, в одной рубахе вышел на порог, молча глядя то на Геста, то на блестящее оружие, лилово-желтый синяк тянулся от правого глаза вниз по щеке. Корявым ногтем он провел по больному месту и, вдруг просияв широкой улыбкой, воскликнул:

— Я беру его! Беру!

Опять зарядил снег, на целую неделю, то сыпал серой крупкой вперемешку с дождем, то падал тяжелыми сырыми хлопьями. А потом пришла настоящая весна, короткая и бурная пора, когда Халогаланд оттаивает, горы одеваются зеленью, а море набирает синевы, и происходит все это быстро, за считанные дни, ни людям, ни животным не сидится на месте, жажда деятельности, жажда движения гонит сон прочь, кругом только и слышно мычание, блеяние да щебетание, река набухает, становится бурой, однако ж новый мост стоит крепко, ветер дышит теплом, небо вздымается высоким куполом, все толкуют о поездках, о полевых работах, мужчины пьют, дети смеются, а Ингибьёрг подолгу пропадает на горе, у скалы с крестом, где даже в это хлопотное время преклоняет колена пред Господом — возносит молитву обо всех тех утратах, о которых не может сказать вслух, и смотрит, как солнце опускается в море, словно камень в горячий мед, а мысли меж тем тяжелеют от бремени воспоминаний, да так, что одинокой женщине не выдержать их гнета. В такую вот ночь она, спустившись с горы, заходит к Гесту и говорит, что ночевать к нему больше не придет.

Ему бы надо сказать, что она с Пасхи тут не ночевала, но вместо этого он произносит: