Книга В двух шагах от рая - Михаил Евстафьев

Оседлало бронемашины советское войско, двинулось в путь верхом на броне; мотострелки и десантура, артиллерия и связь, саперы и медики; разнообразно оделись на войну: мелькали выцветшие «хэбэ», горные формы, «песочек», рваные маскхалаты, с уставными ботинками соперничали то тут, то там рыжие, мягкие трофейные духовские ботинки, и немногочисленные «Кимры», лучшие из худших кроссовок, созданные к концу века отечественной промышленностью.

Двигатели взревели, колонна тронулась, задул в лицо ветер. Людей на броне, и в грузовиках с перекинутыми через окна бронежилетами, ждала дальняя дорога, предстояло им весь день глотать густые, жирные солярные выхлопы и поднятую с дороги пыль, которая после первых машин пропитала воздух, припудрила людей, полезла за пазуху, залепила глаза.

А чуть раньше, вспоминал Шарагин, лихорадочно, впустую суетилось полковое начальство, беспокоясь, что комдив нагрянет с проверкой в часть накануне боевых. Вся подготовка к операции от этого шла нервно, дергано, указания, приказы, замечания сопровождались криками и кулаком, который призван был поучать нерасторопный молодняк, закалять и дисциплинировать нерадивых бойцов. Оказывался кулак то дедовским – безжалостным, крушащим и оглушительным, то командирским – жестким, резким, чаще всего своевременным и справедливым.

Сборы на операцию начались загодя. Приказ поступил за неделю, но и так было ясно, что вскоре предстоит воевать, что армейская операция готовится против душар. Все в полку от командира до официанток говорили об этом. Даже кабульские дуканщики, разогревая на примусах еду, расспрашивали забежавших за покупками офицеров, надолго ли те уходят в горы, напутствовали, высказывая сочувствие.

Уже техника стояла в меру исправная, подлатанная, оружие вычищено было раз шестнадцать, боекомплекты загружены, политзанятия проведены; уже очухались после похмелья офицеры, традиционно обмывавшие предстоящие боевые; уже солдаты закупились на выезд в военторге полковом: печенье, соки, джемы, – и потырили с кухни, с продсклада – у кого где земляки имелись – повидло, буханки хлеба; уже подготовили втихаря мешки с картошкой, чтоб печь на костре на свежем воздухе; уже запрятали в потайные места списанные и сворованные запчасти, и все, что когда-либо плохо лежало в части – на обмен и продажу афганцам – нехитрый солдатский приработок.

Перед боевыми выспаться бы слегка, отдохнуть беззаботно, так нет, взамен гоняют без пощады личный состав командиры. Темень на улице, звезды на небе раствориться не успели, а полк по тревоге поднимают.

Несутся солдаты в полном обмундировании, лезут по машинам, и сидят, как идиоты, час сидят, второй; днем солнце асфальт на плацу плавит – строевые комполка решил обязательно провести: «…ша-ом – арш! Ле-вой! Ле-вой! На-пра-о! Песню за-пе-вай!»

Кому впервой на войну отправляться – рядовым и лейтёхам новеньким – не въезжают, на кой черт муштра эта сдалась бессмысленная?! Загоняли людей, будто не в Афгане служат, а в образцово-показательном гарнизоне в Союзе, будто не в бой через день-другой идти и со смертью тягаться, а Красную площадь «коробками» проходить.

Ни для кого не секрет, что какой попадется командир полка, такой и служба у всех будет. Дурень попадется – дурь его и на весь полк распространяться будет, пока не снимут, пока не убьют, что маловероятно, пока не переведут наверх, холерика назначат – покоя не жди, идиота пришлют – пиши пропало, своего в доску – значит повезло, значит хвала им и слава – и «кэпу» мудрому, и тому, кто послал его, и судьбе, которая направила тебя в этот полк.

Командир полка – он как отец родной, или как отчим, он захочет ночью построить полк по тревоге – построят за считанные минуты, ему не спится – так не фига и остальным дрыхнуть, он решил, что командир дивизии нагрянет – до смерти загоняет личный состав, каждый час будет тревогу трубить, заставит маршировать на плацу, двадцать четыре часа в сутки, лишь бы не прозевать приезд начальства. Потому в ВДВ заслужить похвалу ой, как сложно, а проштрафиться можно на каждом шагу, и тогда уж не жди пощады, мир-то узенький, маленький, замкнутый, все друг дружку знают…

Старики – те вопросы типа «почему?» и «зачем?» давно отзадавали, втянулись в уклад здешний, в армейскую осмысленную дурь, и действуют на уровне рефлекса. Они-то понимают, что супротив армейской дури не попрешь, не восстанешь, поэтому и настроение никто им задавить не в силах, мысли их в завтрашнем дне: боевые впереди, а это как каникулы своего рода, праздник, смертельно опасный, естественно, и все же отдых, и от нарядов бесконечных, политзанятий муторных, да и засиделись, затомились в части, давно пора порезвиться, повольничать, пострелять, больше месяца за ворота не высовывались, серьезных дел не было. Скоро уже приказ, дембельскую форму готовить пора, а мало кто железками похвастаться может: те, что с ранениями в госпиталь попали, наверняка к наградам представлены, наверняка медалькой или орденом китель украсят, а другим постараться надо, успеть надо, повоевать еще, глядишь – наградной оформят, не только посмертно же представлять; да и к рукам на боевых всегда что-нибудь прилипнет – душков потрясешь.

Чем дальше удалялась от Кабула колонна, тем хаотичней становилось движение. Как растянутая пружина силилась вновь собраться воедино боевая техника.

Навстречу взводу Шарагина все чаще попадались поломки: «Урал» закипел, словно дымовую завесу задумали, пар поднялся из-под капота грузовика, как из чайника, пехота гусеницу у БМП натягивает, впереди, на тросе, пыхтя, надрываясь, тащит в горку один бронетранспортер другой.

– Пошел, Дегтяренко, обходи их! – скомандовал Шарагин механику-водителю. Несколько раз высовывался Дегтяренко влево, и каждый раз не решался пойти на обгон. – Давай! Давай!

– Зассало-забулькало! Бурбухайку испугался! – недовольный нерешительными действиями водилы комментировал младший сержант Мышковский.

Поравнялись с БТРом на тросе, до второго дотянули, вровень поехали, сгоняя на обочину, расписные как шкатулки,

…афганский Палех…

встречные грузовики. В кювет один афганский грузовичок угодил, перевернулся, а десантура, как короли, двигалась по встречной полосе, оставляя справа «КамАЗы» с пузырящимися рваными брезентами, с глазами-фарами на выкате.

Догнали первый взвод, сели на хвост.

Солнце раздобрилось, нагрело броню, припекало людей, облепивших боевые машины, как пчелы улей. День только зачинался, а войско, поднятое ни свет ни заря, клонилось то тут, то там в сон: разморило солдат. Кто поудобней устроился – на матраце, на бушлате – кемарил.

…в армии всегда так было: подъем – в два, завтрак – в

четыре, готовность – в шесть, выезд – в восемь… и ничего

тут не изменишь…

Горный перевал замедлил прыть колонны. Начались крутые подъемы. Техника поползла тяжело, завывая движками, будто ворчала, жаловалась на тяжесть ноши, но не сдавалась.

На повороте, у края дороги, где начинался обрыв, у стоящего трайлера растерянно застыли с автоматами в повисших руках два черноволосых солдата-среднеазиата, скорее всего таджики. С высоты брони Шарагин определил, в чем дело: самоходная установка «Акация» сорвалась и улетела в пропасть.