Книга Резервисты - Егор Лосев

Вторая через несколько сот метров подходила к трехэтажным домам, утопающим в зелени. Сашка так и не смог разглядеть, обитаемы они или нет. Дорога, огибая здания, продолжала бежать прямо, еше метров через двести явственно наблюдался ооновский блокпост, за ним дорога проходила вплотную к щербатым стенам заброшенного сирийского госпиталя, того, где они с Юсуфом останавливались в прошлый раз. Далее дорожное полотно протискивалось сквозь противотанковое заграждение и утыкалось в шоссе, по которому Сашка приехал на перекопанный старыми траншеями холм.

В голове боролись две мысли, боролись не на жизнь, а на смерть. Первая мысль кричала: «Идиот! Кретин! Даже не думай! Обе страны до сих пор находятся в состоянии войны! Зачем лезть между молотом и наковальней! Мало приключений на службе, в Газе?!» Вторая была та самая «хочу!». От их противостояния у Сашки зазвенело в ушах. Он оторвался от трубы и вытянулся на ржавой, нагретой солнцем броне. Казалось, мысли сплелись в клубок, но в конце концов выбор был сделан. Сашка с облегчением слез с танка и направился к мотороллеру. Он подъехал к повороту на госпиталь и покатил по грунтовке. На этот раз около блокпоста стоял белый джип. Сашка внимательно огляделся. Далеко впереди виднелись те самые замеченные им ранее трехэтажные дома. Госпиталь отделял от дороги невысокий каменный забор, за которым росли кипарисы и эвкалипты, зеленой стеной скрывая здание от белой с голубой полосой будки. Пока Сашка глазел по сторонам, джип медленно покатил в его сторону. Встреча с «голубыми касками» не входила в Сашкины планы. Он плавно развернулся и выехал за каменные глыбы противотанкового заграждения. Загнав мотороллер в кусты, он выключил двигатель и аккуратно завалил свое транспортное средство на бок. Каменный завал Саня обошел через заросли и увидел, как джип ооновцев вернулся на прежнее место. Сашка поправил подзорную трубу на плече, перепрыгнул через шлагбаум и направился к госпиталю.

Здание напоминало русскую букву «П», причем по углам крылья здания упирались в две кирпичные башенки, возвышающиеся над госпиталем еще на один этаж. Сашка взбежал по щербатым ступеням в то, что когда-то было вестибюлем, и остановился, осматриваясь. Внутри все напоминало брошенные дома в округе: изрешеченные пулями стены, отваливающиеся с потолка пласты штукатурки и неизбежные гильзы, рассыпанные по полу. В полумраке облезлых коридоров гулял ветер, перекатывая старые газеты и полиэтиленовые мешки. Сашка нерешительно потоптался на месте и двинулся вперед по коридору. На стенах еще проступала выцветшая голубая краска. В туалете, будто раскрошенные зубы, скалились битые унитазы. В башенках находились лестничные пролеты. Ему нужна была восточная сторона, наиболее близкая к городу.

На лестнице кое-где уцелело остекление. Такие стекла, небольшие, квадратные, мутные Сашка помнил с детства. Когда еще в России, в больнице ему вырезали аппендицит, он пытался выглянуть сквозь толстые квадраты таких же стекол из палаты на улицу.

На лестнице торчали в разные стороны покореженные перила. Будка ооновской вышки маячила сквозь зелень за окнами. Сашка, стараясь не шуметь, медленно поднимался наверх. Второй этаж был изрисован граффити. В основном преобладали армейские мудрости. Вылезать на крышу он не стал, над местностью господствовали холмы, с военными базами как на израильской стороне, так наверняка и на сирийской. Снаружи, за маленькими чердачными окошками, что-то обсуждали «голубые каски». Двое стояли у джипа внизу, третий трепался с ними, перегнувшись через подоконник вышки. За окном, выходящим на восток, желтели поля. Сашка достал трубу и навел резкость. Город лежал перед ним как на ладони. За церковью обнаружилась заасфальтированная площадь с монументом посередине. На флагштоке над стелой реял сирийский флаг. Рядом высилось какое-то административное здание. Как и другие, оно было изрешечено снарядами. Но главное, у входа стояла будка, а рядом двое вооруженных «калашами» солдат готовили кофе на костре.

Трехэтажные дома, находящиеся между городом и госпиталем, занимали ооновцы, об этом свидетельствовал клочок голубой материи на флагштоке, над крышей одного из домов. Вдоль дороги тянулась канава, на дне которой поблескивал ручей. Он, изгибаясь, подныривал под ограждение у трехэтажек и, по всей видимости, продолжал течь к городу. Однако казавшийся с вершины холма хилым и несерьезным забор вблизи превратился в добротное электронное ограждение. Более того, с юга на север вдоль забора медленно и бесшумно скользили фигурки людей в приплюснутых, мешковатых чехлах из маскировочной сетки на касках. Саня навел трубу на одного из них, и легко узнал у него на шее пулемет «негев». Это был израильский патруль, причем не простой, а какое-то спецподразделение. Спецназовцы медленно и незаметно перемешались с внешней стороны забора. Что-то волчье проскальзывало в их движениях, такая неторопливая, обманчивая расслабленность, готовая в любую минуту обернуться смертельным броском. Сашка вспомнил, как прошлой зимой сирийские солдаты рискнули обстрелять такой патруль. В результате один сириец погиб, второго, раненого, взяли в плен.

Понаблюдав еще с полчаса, Сашка понял, его мечта умерла. Только псих мог пытаться перейти здесь границу, а затем вернуться назад. Той же дорогой он вышел обратно к шоссе, вытащил на асфальт своего «железного коня» и медленно покатил в сторону дома.

Назавтра они с Юсуфом уже чинили поврежденное ограждение у КПП «Кисуфим». Ночью оба дежурили на вышке. Вокруг стояла относительная тишина, стрельба почти не слышалась. Сашка поделился с другом своим провалившимся планом.

— Ну и хорошо! — ответил Юсуф. — Одни неприятности бы нажил. — Он помолчал и добавил: — В Кунейтру я бы тоже попасть не отказался… интересно все-таки.

* * *

Екатерина Михайлова никогда не думала, что окажется в Палестине. Родилась она в городе Микунь, в Республике Коми. Городишко это маленький, пристанционный, в 37-м году основанный. Видно, из начальства кто-то решил, что место подходящее политических шлепать. Сначала, как водится, лагерь построили, следом поселок. И пошли составы да эшелоны. Потом кончились политические, стали нормальных зэков присылать, уголовных. Не шлепать, конечно, сидеть. Так и рос поселок, и даже городком стал. Жители все или зэки бывшие или вохра. Интеллигенция кой-какая сохранилась, из недобитых политических. Бабка Катеринина как раз из этих самых была, недострелянных, а дед из уголовных, известный майданщик. Пока с поезда не навернулся, все на гастроли ездил, а как покалечился, осел в Микуне, женился, дочку заделал. Дочка с блатными якшалась, по малолетке за гоп-стоп на зону загремела. Потом остепенилась, да и завязала.

По отцовой линии вообще одна блатата беспросветная: деда за бандитизм расстреляли в пятьдесят втором. Бабка всю жизнь малину содержала да краденым торговала, ну и сынишка помогал, пока сам по хулиганке не зачалился. Вышел, женился и снова сел, на этот раз за то, что фраера бомбанул.

Так что наследственность у девушки была что надо. То, что Катерина из Микуня в Москву по лимиту подалась, уже чудо. Ей бы углы на майдане двигать, ан нет, поехала девка в столицу честно работать. Все бы ничего, но только с языком проблема, девочка с малолетства по фене ботала, как тут отучишься — воспитание такое. Приходилось все больше помалкивать, а то пару первых кавалеров словно ветром сдуло, стоило ей открыть рот. Еще интимная подробность такая, привыкла Катерина с финкой или на крайняк с заточкой ходить. Всегда! Да и пользоваться умела, если припрет. А в остальном она в столице нормально устроилась, главное, болтать поменьше. Конец восьмидесятых: дискотеки, видеосалоны, иностранцы. Вот и угораздило такого иностранца в нее втюриться. Мухаммедом звали, непьющий, образованный, в институте учился, кальян курил. Наверное, феня ему не так уши резала, вроде туземного диалекта воспринималась. Пацаны, что в общагу к подружкам заходили, Мухаммеда не любили, а тех, которые «за речкой» успели повоевать, вообще перекашивало. Один как-то «арабской сукой» ее обозвал. Но Катька за словом никогда в карман не лезла, воспитание не то. Обматерила его так, что у парня челюсть отвисла, даром что «афганец».