Книга Записки наводчика СУ-76. Освободители Польши - Станислав Горский

«Еще живой, – глухо произнес он. – Послушал: сердце бьется. Давай помоги мне его уложить», – обратился он к нам с Иваном.

Николая мы уложили рядом с нашим заряжающим, головами к хвосту лошади, а этого бойца – головой назад повозки. Так они втроем могли лежать более или менее свободно. Увидев мое лицо, санитар предложил забинтовать, а то, мол, пока до медсанбата доберешься, можно засорить и как бы не стало хуже. Ни его, ни мои познания в медицине не позволили найти правильного решения, потому что когда я предстал позже перед врачом с забинтованным лицом, то выслушал много неодобрительных слов в адрес того санитара. Повязка причинила мне много боли, особенно когда ее снимали. Но ведь санитаром руководили самые добрые чувства. Он хотел помочь и делал, конечно, все от чистого сердца.

И я по прошествии стольких лет только с великим уважением вспоминаю этого парня, который помогал нам, раненым, в трудную минуту боя. Сколько таких молодых и бесстрашных парней, наскоро обученных на каких-нибудь коротких курсах, а то и вовсе нигде не учившихся этому нужному делу, спасали жизни сотням бойцов, которых они вытаскивали с поля боя и передавали в руки квалифицированных медицинских специалистов. Без них многие солдаты и офицеры не могли бы вернуться в строй, а позже – домой и обнять своих родных.

Все время, пока мы добирались до медицинского пункта, а им оказался пункт 131-го стрелкового полка, я шел рядом с повозкой, готовый помочь санитару что-либо сделать для тяжелых ребят. Николая сразу же понесли на операционный стол, потому что он оказался крайним в повозке. Потом унесли остальных. Я сидел и ждал своей очереди. Раненых было немного – возле пункта стояло две повозки, не считая нашей.

Ранения у меня не было, а наложенная повязка прилипла к обоженному лицу, и боль немного поутихла. Я сидел и курил, ожидая своей очереди. Временами вставал и подходил к сестрам, которые сновали от палатки. Хотелось узнать, как там обстоят дела у Николая?

Но ни одна из сестер ничего мне сказать не хотела, и я начал думать, что дела у него неважные. Подъехали санитарные машины. От палаток из небольшого леска начали выходить солдаты, которым предстояла эвакуация дальше, в тыл, в госпитали. На носилках выносили тяжелораненых, но среди них Николая не было, да и не могли так быстро его прооперировать. Видимо, операция еще продолжалась.

Иван Староверов вернулся на передовую. Я попросил его рассказать все, что с нами произошло.

Я тоже не собирался тут задерживаться. Руки-ноги целы, чего рассиживаться? А ожоги заживут. Надеялся получить помощь и догонять своих.

Но получилось все совсем не так, как я рассчитывал. Ожоги мои оказались куда более серьезнее, чем это мне показалось вначале. Николая отправили в армейский госпиталь в Хойнице. Это я узнал уже после того, когда и мне была оказана помощь.

Машины увезли раненых, и сестра начала приглашать таких, как я. Другая сестра, которой лет было не больше, чем мне, начала снимать у меня повязку с лица. Поначалу все шло неплохо. Санитар бинта не пожалел, и сперва я сидел спокойно, но, когда она стала отдирать ближе к коже, терпение мое кончилось, и с очередным оборотом ее руки вокруг моей головы я вскочил с табуретки и отстранил сестру. В палатку вошла молодая черноволосая женщина в халате врача. Из-под халата просматривался воротник офицерской гимнастерки. «Значит, врач», – подумал я. Сестра начала жаловаться ей на меня, что, мол, не дает снимать повязку. Но она не обратила на это внимания, а только приказала ей: «Пойди принеси теплой воды. Отмочить надо, и дело пойдет».

Сестра ушла, а она, приняв у нее из рук моток бинта, попыталась продолжить начатую ушедшей сестрой работу. Но докторские старания были ничуть не лучше, и с первых ее движений я понял, что не выдержу. Мне казалось, что с меня, живого, сдирают кожу. И тут я не стерпел.

Реакция самозащиты сработала мгновенно, и я толкнул врача в живот ногой. Такого оборота дела она не ожидала и, не устояв на ногах, отлетела к шкафчику с инструментами, который начал падать, но я успел остановить его падение, подставив руку. В палатку вбежала сестра, расплескивая воду из тазика. Она, видимо, услыхала шум и ускорила возвращение. Увидев происшедшее, она чуть было не выронила из рук тазик. Врач еще не успела подняться на ноги, а я стоял, как коршун, над ней, не зная, что предпринять. В глазах у меня бегали огни, в голове стучало, а по лицу и гимнастерке бежали струйки крови.

Опомнившись, я подал врачу руку, от которой она отказалась, быстро вскочила, взяла из рук сестры тазик и поставила на столик. Как ни в чем не бывало она намочила тампон и начала прикладывать его к присохшему бинту. Я думал, что сейчас начнется разнос, но все на этом и кончилось.

Сестра взялась за приборку, а врач спокойно завершила начатое дело. Дальше все пошло как по маслу. Повязку мне больше не накладывали. Обработав обожженные места и чем-то присыпав лицо, отмыли руки и тоже спокойно, без суеты промыли обнажившиеся до мяса места и отпустили, сказав при этом, что я буду отправлен в армейский госпиталь. Расчеты мои вернуться в часть рушились.

Много лет спустя на встрече ветеранов дивизии в канун 40-летнего юбилея нашей дивизии судьба вновь свела меня с этой женщиной-врачом, которая за многие годы не потеряла своей прежней привлекательности и обаяния, разве что волосы покрылись серебром. Сам бы я ее не узнал, но она меня запомнила, хотя через ее врачебную практику прошло столько нашего брата, что трудно представить. Она подошла ко мне и так просто сказала: «А я вас запомнила на всю жизнь».

Мне было стыдно вспоминать тот случай, ведь я тогда даже не извинился. Пришлось извиниться много лет спустя. Эта встреча была началом нашей дружбы, и теперь мы постоянно переписываемся и поддерживаем связь.

«Безлошадные»

Несмотря на мои просьбы, в армейский госпиталь, который находился в местечке Люлькау, меня все же отправили. Это место было нам знакомо, мы прошли его с боями. Первое, что я хотел узнать у врача, который меня осматривал: «Надолго ли я тут задержусь? А может, снова куда-нибудь отправят?»

Мысль сбежать из госпиталя и самостоятельно вернуться в дивизию пришла ко мне не сразу. Сутки я не мог найти себе места. Руки-ноги целы, а что на тыльной стороне ладоней были запекшиеся корки, это меня не волновало. Руками можно было работать.

По этой причине меня послали на кухню помогать чистить картошку. Эта работа в какой-то мере отвлекала меня от мысли бежать. Но все равно всей душой я был там, с ребятами, которые рвались к Данцигу. Режим в госпитале легкораненых был не строгий, и многие ребята после процедур и перевязок выходили на улицу и, пристроившись на солнышке, грелись его весенними лучами.

На другой день, когда прошел врачебный обход и сестра раздавала нам положенные лекарства, я вышел на улицу и пристроился к группе раненых, сидевших на лавочке у забора. Разговор был самый разнообразный. Здесь можно было услышать последние новости. Наиболее языкатые травили разные смешные истории, чтобы как-то развеселить ребят. Потом разговор пошел о фронтовых делах. Сетовали на то, что наши дела здесь идут не ходко. 1-й Украинский уже скоро Берлин возьмет, а мы тут копошимся, как навозные жуки. Забывали, что на нашу долю выпал крепкий орешек, потому что на карту Гитлер и Гиммлер здесь, в Северной Польше, поставили все, чтобы оттянуть свою гибель. Мы сами брали пленных, которые были переброшены на нашем направлении из курляндской группировки. Нет, не потому мы плохо продвигались вперед, что мы не умеем воевать. А потому, что силы против нас были брошены немалые, превосходящие нас по количеству и техникой обеспеченные достаточно разнообразно.