Книга Умри, старушка! - Сергей Сакин

…Я полуприкрыл глаза и, отпивая пиво мелкими глотками, стал прокручивать, секунду за секундой, сегодняшний махач, было что посмаковать, други мои! Ее глаза померкли и расплылись (растворились) — передо мной возникло лицо Лебедя — кровавая маска, волчьи глаза. Лебедь поднял трубу и ударил по голове того парня, из врагов. Раздался чавкающий звук, я увидел, что в голове парня появилась вмятина, тут же заполнившаяся кровью. То, что падая, он поднял руки, прикрывая рану, было явным жестом защитного рефлекса, он не мог ничего соображать. Опустив глаза, я увидел россыпь коричневых пятнышек у себя на куртке — брызги крови. Я засмеялся — теперь у этого бойца есть железная отмазка от армии. Я еще раз прокрутил в голове эти две с половиной секунды и…

Волна дурноты прошла по телу, горло сдавил спазм. Я с трудом сдержал собственную блевотину, она едва не выплеснулась мне же на колени. Я, захрипев, сделал несколько вдохов, и накатила вторая волна. Я согнулся пополам, и меня вырвало на резиновый пол.

Раз, другой… Водила сообразительно остановил троллик и открыл переднюю дверь. Я выскочил на улицу, оставив на сиденье почти полную бутылку пива. Рогатый тронулся дальше, мимо меня проплыло несколько рож моих (теперь уже бывших) попутчиков, которые гнусно пялились на вашего покорного слугу. А я стоял и не мог попасть сигаретой в рот, меня трясло, как липовый… тьфу ты, блядь!..осиновый лист. Прежде чем мне удалось поймать зубами фильтр и прикурить, прошло, наверно, минут несколько. Я потряс головой, потом несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул, смешав воздух с дымом. Все было как всегда, перестав дрожать, я стал Спайном. Простым Спайком, я ведь знаю этого парня десять тысяч лет. Читатели, что поумнее, сейчас (наверняка) подумали про Алекса де Ланчи*. НО! Если они окажутся правы хотя бы на половину, то зря я взялся рассказать Вам эту историю, потому что большей банальщины и хуйни не придумать даже Витеньке Доценко. (Какая чушь: Спайк перевоспитался под воздействием высокого чувства и стал неприемником насилия. Ага! Щаз! Еще волосы отпустил:)!) Но! Начиная эту сагу, я сказал (если забыли — напомню), что расскажу вам только правду. А сейчас правда в том, что Спайка, хулигана и беспределъщика (недавно, правда, обзаведшегося постоянной чикитой), только что вырвало от вида и запаха крови. Бредятина… Про Клок-верк орандж у меня самого, строго говоря, была первая, после возвращения в адекват, мысль.

Еще один вдох/выдох, и я медленно пошел по тротуару, пропуская остановку за остановкой. В те дрожащие, наскакивающие друг на друга минуты мне хотелось только одного — понять, ЧТО со мной происходит. В голове был полный хаос, он не поддавался никакой сортировке. Как зажеванная кассета в видаке, повторялись одни и те же кадры: сталь, сверкнувшая в воздухе, чавкая, дробит плоть, брызги крови, закатывающиеся глаза врага. И она — она, стоящая на тротуаре, улыбающаяся, смотрящая искрящимися глазами на нас. И под этими искрами — тревожная боль, которую она спрятала, укрыла от меня!!! То, из-за чего меня переколбасило еще в метро! Ее чистые глаза — за ними белая душа, ей не место в этом мире, в моем сердце. Здесь кровь и ненависть, здесь Я. Когда я увидел ее тогда, в первый раз, мне захотелось ее ударить.

А еще подумалось почему-то, что у того парня было красивое лицо, холеное. А следующей мыслью была картинка-воспоминание: летнее кладбище, Колька… и плачущая маленькая женщина с седыми волосами. Я не сразу заметил, что в быстрых осенних сумерках уже подошел к дому. Наваждение… И вдруг на меня накатила волна злости. Спасительная волна, она в мгновенье смыла все непо-нятки, я увидел себя и свои мысли как будто со стороны, и разозлился еще сильнее: развел нюни, сопляк! Все ОНА! Теперь мне стало все ясно, как же я не допустил этой мысли раньше! Да, да! «Не допустил» — самые подходящие слова, я бессознательно отгонял от мозгов все, что могло как-то обидеть ЕЕ, как-то капнуть грязью на ее белые крылья. Идиот, кретин! Ты живешь с бабой и сам стал как баба! Это обожгло, но окончательно развеяло туман/наваждение: что же я насочинял себе за эти месяцы, мама родная! Оглянись вокруг, Спайк, придурок, ромео с разжижением мозга! Москва, 2001! Здесь не место таким слабакам, дешевкам, которые могут ТАК париться из-за бабы. Из-за БАБЫ, подумать только! «Ну, ты, Спайк, дал!» — сказал я самому себе и улыбнулся.

Заходя в подъезд, я вспомнил, что со мной уже было однажды нечто подобное (это я про блевотину). Мне тогда было лет 11. И уже года два, как занимался каратэ в подпольной секции (ах, опять романтика:)! А что сделаешь, если 52-й вид спорта был запрещен в совке?). За месяцы занятий, незаметно сливавшиеся в годы, я как-то выпал из жизни своего квартала, даже почти забыл лица своей тогдашней компании. И, только представьте себе, ни разу не дрался! Но как-то ненастным (кстати, какое совпадение! Тоже осень!) осенним вечером, когда я, вымотанный до предела, возвращался с тренировки, два взрослых (взрослые тогда — это лет 13:)) парня попытались стрясти с меня ловэ. Гоп-сгоп, национальный вид спорта наших кварталов. Я, помнится, даже сообразил, зачем им деньги — они явно хотели сходить в видеосалон. И на рожах этих прыщавых мразей изумление возникло просто комичное, когда мелкий шкет отказал им, прибавив пару матюгов. (Никакой особой храбрости: у меня действительно не было денег, а «мудаки» вылетели у меня абсолютно непроизвольно, произнеся ЭТО, я сам перестремался совсем не по-детски). Они, наверно, были совсем неопытными гоп-стопщиками, дилетантами. Мы дрались долго, минут десять, и они все больше и больше выдыхались, хотя мои удары были слабы — просто я весил совсем еще немного. Потом они несколько раз пофутболи-ли мою сумку с кимоно и, харкнув на меня, растворились в темноте. А я… я постоял еще минуту, подняв лицо к тусклому фонарю, ловя морось дождя, потом медленно подошел к из-гвазданной сумке, кинул ее за плечо… и через несколько секунд меня вырвало.

Просто я отвык от адреналина. Хорошо еще, что мамон не отрастил на семейных харчах — думал я, поднимаясь по лестнице.

ГЛАВА 37

Дверь была не заперта, я ввалился в нору вслепую, одновременно стягивая через голову свитер, скидывая бомбер и расшнуровывая башмаки. И когда черная с синими искрами статики пелена свитера сошла с моих глаз, она уже стояла передо мной. Точнее, не стояла, а висела {искрометный юмор от автора:)). Обхватив мою шею обеими руками, она прижималась ко мне, и лицо ее было мокрым от слез. На какой-то миг ее сердце прижалось к моему, и на два удара сердца слились — тук-тук.

Так и не сняв один ботинок, я прошел в комнату, прижимая ее к себе и плюхнулся на диван. Прижимал ее лицо к груди и гладил густые пряди волос. Она быстро перестала плакать (да она и не плакала — просто из глаз ее текла и текла блестящая влага), молчала и притискивалась ко мне все крепче и крепче, как будто пыталась врасти в меня, вдавить в меня свое сердце. Б комнату вплывали сумерки, все темнее и гуще становился квадрат окна.

Потом она молча встала и ушла на кухню. Через несколько минут вошла с подносом и потаила на стол чайник и две кружки. Я вдохнул — пахло моим любимым матэ. Чай у нас закончился еще вчера вечером. Она купила его сегодня, купила специально для меня. Я представил, как она ходила по магазинам, искала эти желто-зеленые листья. И остро, так остро, что показалось — инеистый великан давит пальцем мне на грудь, желая впечатать меня в кресло-я ощутил всю ее тревогу и боль, весь ее бессильный страх.