Книга Иная - Сьюзан Хаббард

Я могла бы остаться в Эшвилле навсегда. У меня было жилье, друзья (в известной степени) и добровольный источник питания. Но постепенно я начала выныривать из тумана. Наш образ жизни все больше тяготил меня; каждый день более или менее повторял предыдущий. И каждую ночь вместо сна меня поджидал тот факт, что я убила человека.

Я логически доказывала себе, что он это полностью заслужил. Уверенность, с которой он отыскал лесную дорогу, и то, как он смеялся над моим сопротивлением, убедили меня, что он и с другими женщинами проделывал то, что пытался сделать со мной. Но мой поступок в конце, чисто инстинктивный, нельзя было оправдать. Все, чему учил меня отец, восставало против того, что я сделала.

Порой я сомневалась в ценности этого образования. Какой смысл разбираться в истории, литературе, естественных науках или философии? Все эти знания не удержали меня от убийства и никак теперь не помогали. Я выжила — только это и имело значение.

В те месяцы, что я провела в тумане, сны мои были мрачны, часто жестоки, населены чудовищами, тенями и ломаными деревьями. Во сне бежала, преследуемая кем-то, кого никогда не видела. Часто я просыпалась с ощущением, что пыталась позвать на помощь, но слова не шли на язык. Иногда я гадала, нужен ли вообще голос для тех нечленораздельных звуков, что я издавала в своих снах.

Я открывала глаза в той же неприбранной комнате, забитой вещами совершенно незнакомого мне человека. Никто никогда не заглядывал проверить, все ли со мной в порядке. В такие моменты я мечтала о матери, которой никогда не знала. Но как она отнесется к тому, что у нее дочь — вампир?

Постепенно мои сновидения начали обретать стройность, словно мне снились главы романа с продолжением, ночь за ночью. Одни и те же персонажи: мужчина, женщина и некто, похожий на птицу, — двигались по темно-голубому ландшафту среди экзотических растений и изящных животных. Иногда они путешествовали вместе, но чаще странствовали порознь, и я, сновидец, была в курсе всех их мыслей и чувств. Каждый из них искал нечто неопределенное, каждому порой бывало одиноко или грустно, но все они были терпеливы, любознательны, даже жизнерадостны. Я любила их, даже не зная их как следует. Спать теперь было интереснее, чем бодрствовать, — веская причина для решения, что настало время покинуть Эшвилл.

Другой веской причиной был Джошуа. Он называл меня своей девушкой, хотя мы никогда не целовались и даже не держались за руки. Я относилась к нему как к младшему брату, временами надоедливому, но все-таки члену «семьи». Он всегда был рядом и поговаривал о переезде в дом. Я сказала ему, что мне нужно личное пространство.

Однажды вечером после ужина (порция буррито[21]для него и полпинты его крови для меня) мы в оцепенении сидели на полу у меня в комнате, прислонившись к стене. Много лет спустя я видела фильм о героиновых наркоманах, где персонажи живо напомнили мне нас с Джошуа в Эшвилле, в нашем «послеобеденном» состоянии.

— Энни, — произнес он, — ты выйдешь за меня замуж?

— Нет.

Он выглядел таким юным, сидя у стены в своих потертых джинсах, прижимая бумажное полотенце к шее. Я всегда старалась кусать в одно и то же место, дабы свести к минимуму вероятность заражения. Тогда я еще не знала, что микробы на вампирах не живут.

— Ты меня не любишь?

Глаза его напомнили мне глаза другого верного пса — Уолли, собаки Кэтлин.

— Нет.

Я обращалась с ним ужасно, правда? Но что бы я ни делала и ни говорила, он оставался рядом и получал еще.

— Но я-то тебя люблю.

Вид у него был такой, будто он сейчас заплачет, и внезапно я подумала: «Довольно».

— Иди домой. Я хочу побыть одна.

Неохотно, но, как всегда, послушно он поднялся.

— Ты по-прежнему моя девушка, Энни?

— Я ничья, — ответила я. — Ступай.

Наступила весна, и весь мир оделся зеленью. Молодая листва пропускала солнечные лучи, и ее кружевные узоры напоминали калейдоскоп, воздух казался мягким. Я поднесла вытянутые пальцы к глазам и смотрела, как сквозь них проходит солнечный свет, как пульсирует по ним кровь. Я сказала Джейн, что этот день как стихотворение. Она посмотрела на меня как на сумасшедшую.

— Я специализируюсь на социологии, — сказала она. — Мои дни не похожи на стихи.

О социологии я знала только то, что однажды сказал отец: «Социология — слабое оправдание науки».

— Кстати, — сказала она, — утром Джошуа звонил. Дважды.

— Он напрягает, — отозвалась я.

— Этот парень меня нервирует, — заметила Джейн. — Ты его словно околдовала.

Мы шли по центру, впервые в этом году в темных очках, направляясь к обувному магазину. У Джейн вроде бы всегда хватало наличных, но, скорее всего, она бы все равно стянула пару. На меня внезапно накатило удушливое чувство гнета — от нее, от Джошуа, даже от безобидных магов и оборотней.

— Я подумываю двинуться дальше, — услышала я собственные слова.

— Куда?

И правда, куда?

— В Саванну. У меня там родственница.

Она кивнула.

— Хочешь стартовать на этих выходных?

Вот так легко и было принято решение. Я ни с кем не попрощалась, кроме Пола.

— А Джошуа знает, что ты уезжаешь? — спросил он меня.

— Нет, и пожалуйста, не говори ему.

— Энни, это трусость, — сказал он.

Но все равно обнял меня на прощание.

Джейн вела быстро. Машина неслась по I-26, и я вздрогнула, когда мы проскочили съезд, где меня подобрал Роберт Риди.

— Замерзла? — спросила Джейн.

Я помотала головой.

— А мы не свернем на девяносто пятое на Саванну?

— Сначала заедем в Чарльстон, — сказала она. — Надо повидать родаков.

— Родаков?

— Родителей, — объяснила она и включила громко радио.

Спустя час мы въехали в Чарльстон, и Джейн остановила машину возле кованых железных ворот.

— Это я, — сказала она в домофон, и ворота распахнулись.

Мы катили по извилистой подъездной аллее, обсаженной высокими деревьями, усыпанными громадными желтовато-белыми соцветиями. Как я потом узнала, они называются «южная магнолия». Машина затормозила перед белым кирпичным домом. Полагаю, мне следовало удивиться, что Джейн богата, но я почему-то не удивилась.

В итоге мы остались там ночевать. Родители Джейн были светловолосые люди средних лет с напряженными лицами, которые говорили только о деньгах. Даже когда они говорили о членах семьи — о брате Джейн, кузене, дяде, — они говорили о том, сколько у кого из них денег и на что они их тратят. Нас кормили креветками с овсянкой и громадными крабами, чьи панцири они разбивали серебряными молоточками, чтобы высосать мясо. Они задавали Джейн вопросы об учебе, на которые она расплывчато отвечала: «не особенно», или «типа того», или «примерно». Несколько раз в течение обеда она демонстративно проверяла сообщения на своем мобильнике.