Книга Ульмигания - Вадим Храппа

— Нет, это невозможно. Клантимон,[80]тринтвей[81]или им подобные слова даже не переводятся на язык моего народа. У нас их нет! Да и не может барстук иметь власть над маркопетом, ты ведь знаешь.

— Знаю. Но знаю и то, что твои старейшины часто общаются с вайделотами.

Клабун растерялся.

— Известно, кто наследует золотую шапку после тебя? — спросила Виндия.

— Конечно.

— Тогда последи за своим преемником.

— Да ты что?! — испугался Клабун. — Ты к чему клонишь?

— К тому самому, зачем ты и пожаловал ко мне. Я ведь вижу — ты напуган переменами, что происходят с миром. Нет привычных тебе любезных отношений с пруссами, старейшины понемногу начинают принимать решения без твоего ведома. Тебе кажется, что перемены угрожающе неуправляемы, и ты хотел бы оградить свой народ от их последствий, но не знаешь — как? За этим советом ты пришел ко мне?

Клабун молчал. Он, наверное, должен был чувствовать неудобство оттого, что Виндия так легко разгадала его тайные мысли, но не чувствовал. Он мучительно искал слово, которое так некстати выпало из памяти.

— Я дам тебе совет, — сказала Виндия. — Посмотри на меня.

Клабун посмотрел.

То, что он видел, ему нравилось. Виндия была красива той уверенной красотой, какая бывает только у сильных зрелых женщин. Даже ему, барстуку, которому женщины людей казались уродливо громоздкими и неуклюжими, с пугающе грубыми чертами лица, было приятно на нее смотреть… Но что же это было за слово, показавшееся чуть ли не жизненно важным? Какая-то часть его мозга все еще продолжала поиски образа, который был связан с этим словом. Остальной разум следил за ходом мысли вайделотки.

Виндия порвала все связи с миром людей, с его страстями, радостями, болезнями, с его представлениями о жизни и смерти, с его богами и страхами… Она замкнулась в себе… Она свободна и независима… То же самое должны сделать и барстуки.

Неожиданно Клабун вспомнил то слово. Оно было на прусском языке.

— Энтерпен![82]— громко сказал Клабун и посмотрел на юношу… Того совершенно не занимала их беседа. Он с недоумением ребенка следил за своей кистью, которая, ловко перебирая пальцами, играла с ножом. Нож мелькал лезвием и вертелся, как пойманный угорь, полностью подчиняясь руке, управлявшей им. Такие фокусы могли проделывать только опытные воины.

— Энтерпен, — довольно повторил Клабун.

Виндия быстрым движением отняла нож и повернулась к Клабуну:

— Забудь об этом!

— Нет ничего проще, — сказал Клабун. — А ты уверена, что и он об этом не вспомнит? Я не спрашиваю, откуда он у тебя? Но что будет, если он однажды спросит: кто я?

— Это моя забота.

— Виндия, опомнись! Ты не сможешь вечно держать его у себя под кекулисом.[83]

— Почему бы и нет?

— Потому что он взрослый человек, витинг. Посмотри на его руки, они приспособлены только для того, чтобы держать меч или кидать копье. Их уже нельзя научить чему-то другому.

— Ну, хватит! — сказала Виндия. — Займись-ка ты лучше своими бедами, а мои оставь при мне.

— Именно это я и собираюсь сделать.

— Я не понимаю тебя.

— Сейчас объясню, — сказал Клабун. — Только обещай выслушать меня, не перебивая.

Виндия пообещала, решив про себя, что делает это из благодарности за многие услуги, оказанные ей барстуками. Однако чем дальше Клабун развивал свою идею, тем больше она понимала, что недооценивала короля.

«…и было сказано: однажды, когда в мирные жилища под корнями деревьев придет отчаяние, и матери будут бояться производить потомство, не желая обрекать его на мучения, звери станут преследовать маленьких потомков славных ульмиганов, а большие братья отвернутся от них…

…соблазненный женщиной, в мир вернется дух Гянтар в образе прекрасного юноши. И будет он и сыном, и мужем той женщине, и воцарится он отцом и богом барстукам. Маленький народ станет великим, и подчинится ему все живое в Ульмигании, и далеко пойдет слава об ее благоденствии».

До утра в доме Виндии не гасли лучины. А утром, ветреным, но ясным, когда солнце расцветило листву деревьев, самые расторопные из барстуков косы понесли во все концы Ульмигании благую весть: юноша, чудесным образом объявившийся на косе, не кто иной, как дух Гянтар. И король барстуков Клабун, обнажив голову, преклонил перед ним оба колена.

Глава 13

Клабун произвел Гунтавта в старосты королевской охраны, а тот позаботился, чтобы на обратном пути короля сопровождало чуть ли не вдвое большее количество карликов, чем в дороге на косу.

Принимая пост, Гунтавт оговорился, что возглавит только вооруженных барстуков. Причем не охотничьими дротиками, что разрешались им до сих пор, а оружием настоящим, наподобие того, что ковали карлики-кузнецы для торговли с пруссами. Неожиданно Клабун согласился на это. Более того, сказал, что, пожалуй, стоит обучить небольшой отряд всем правилам военного искусства, чем совсем поразил Гунтавта. Правда, ни тот, ни другой не представляли себе, как осуществить это на деле, ведь никто из барстуков никогда не воевал и не мог поделиться опытом. Но по сравнению с важностью принятого решения его воплощение не казалось столь уж сложным.

Что касается внезапно объявившегося духа Гянтара, то на сей счет у Гунтавта было свое мнение, обнародовать которое он совсем не собирался.

«Если витинг, которого он видел у Виндии, и не совсем дух, — рассуждал Гунтавт, — то все равно, пользы от него барстукам будет немало. Похоже, — думал Гунтавт, — дело складывается так, что барстуков ждут большие перемены». От этих мыслей ему было радостно и хотелось петь.

В то же самое время Клабун, сидя в повозке, поглядывал на деревья, наслаждаясь разнообразием их осенней окраски, и ни о чем не думал. У него уже давно вошло в привычку, принимая важное решение, на несколько дней забывать о нем, чтобы события сами доказали нужность или никчемность сделанного шага.

Они были в самом узком месте косы. Том самом месте, которого так боялись куры из-за частого появления там девиц-амсмари — похотливых тварей, готовых на все ради мгновения соития с человеком. В отличие от людей, барстуки знали, что это необходимо амсмари для продолжения рода, поскольку самцы этих животных бесплодны. Но это не меняло брезгливого отношения барстуков к водяным женщинам, хотя к карликам те не чувствовали влечения и никакого вреда принести им не могли.