Книга Меч Константина - Наталья Иртенина

— Эта мразь кромсала ее ножом, — глухим голосом произнес Монах. Я не сразу сообразил, что он говорит не о пауке, а о том, кого он убил там, в темноте возле леса. После этих слов раздался звук, ни на что не похожий. Короткий, клокочущий, захлебнувшийся взрык.

Звук издал Монах. Это был плач его души. Подошел Руслан и сказал, что бабка тоже мертва — задохнулась в дыму. У Богослова рана не опасная, но пару недель ему придется лежать.

С грохотом обвалилась крыша горящей избы. Фашист ходил между валяющимися привидениями и срывал с них простыни. Единственное, что осталось от дома и его обитательниц, — простыни, висевшие во дворе после стирки.

— Эти рожи я уже видел вчера ночью, — зло крикнул Фашист. — Они нас выследили.

Леха обнимал Василису, сидя на земле, и укачивал ее, как ребенка, смотрел ей в глаза, гладил по лицу. Волосы у нее висели неровными обгоревшими прядями. Руслан смазывал Жар-птице ожоги на руках. Мне вспомнилось Лехино «Наша родина — сожженная земля». Ведь земля — это наша душа..

К полуночи вернулись трое посланных на разведку. Командир решил разделить отряд. Часть отправить с Богословом в госпиталь святого Иоанна Крестителя, единственный в округе, где могли лечить раненых, ни о чем их не спрашивая. Часть должна была остаться здесь — хоронить мертвых.

… И всегда позади — воронье и гробы…… Монах бросил на холмик последнюю горсть земли, вытащил стоявший крестом в траве меч и медленно побрел к лесу. Возле первых же деревьев он остановился и в ярости принялся срубать ветки.

На костре возле пепелища варилась каша с тушенкой. По рукам пошла фляжка с водкой, наливали по пятьдесят грамм. Утреннее солнце светило бледно и вяло. Ярослав затянул «Черного ворона», ему принялись подпевать.

Черный во-орон, черный во-орон, Что ты вье-ошься над мое-ею головой, Ты добычи не добье-ошься, Черный во-орон, я не твой.

Февраль встал и пошел к лесу. Монах уже углубился в заросли, оттуда доносились звуки остервенелой рубки. Февраль сделал попытку остановить его, утихомирить.

— Не мешай, уйди, ради Бога, — с мукой в голосе прорычал Монах.

Что ж ты ко-огти распустил Над мое-ею головой, Иль добы-ычу себе чаешь, Черный во-орон, я не твой.

Февраль вернулся на свое место.

— Что он там делает? — спросил Варяг.

— Кажется, собирается сделать модельные стрижки всем здешним кустам, — пожал плечами Февраль.

Полети-и в мою сторо-онку, Скажи ма-аменьке моей, Ей скажи, моей любе-езной, Что за ро-одину я пал.

В этот момент, оборвав песню, из кустов с треском вылез леший: густо заросший щетиной, в вязаной шапке, драном плаще и кирзовых сапогах. В одной руке у него была удочка, в другой помятое жестяное ведро.

— Ух ты, ё! — произнес он, обрадовавшись при виде нас. — А я думал, в ушах, что ль, у меня эта… глюцинация. Сидим, мужики?

Не дожидаясь ответа, он сложил на землю удочку, ведро и сам уселся на огрызок трухлявого бревна.

— Сидим, дед, — сказал Фашист. — А ты что тут делаешь?

— Так на рыбалку ходил, — однозубо заулыбался мужичонка. — Во, — он постучал по ведру, выбив из него звонкое дребезжанье, — не поймал ни хрена. Не клюет, зараза. А вы на охоту или как? Гляжу, ружьишками запаслись.

Мужичонка косо стрелял глазами по оружию, но явно без испуга, расслабленно.

— На охоту, дед, на охоту, — опять ответил Фашист.

— Знамо дело — закивал дедок. — Зверье тут водится. Воронье особенно. — И без всякого перехода он запел дурным, блеющим голосом: — Черный во-орон, черный во-орон, что ты вье-ошься…

Я догадался, что он вдребезги пьян, хоть и держался твердо на ногах.

— До чего ж, зараза, жизненная песня, — помотал головой мужик. — Вот глаза иной раз откроешь — точно, вьется, етитская птица! И не прогонишь ничем Пока совсем не доконает, не уберется. А все она, отрава эта.

— Какая отрава, дядя? — строго спросил Ярослав.

— А вы что, телевизор не смотрите? — хитро прищурился на него мужик. — Там же щас все национальную идею ищут.

— Ну и что?

— А то, что и нечего ее искать. Вон она, родимая. — Дедок нагнулся и достал из ведра двухлитровую бутыль с мутноватой жидкостью. Крепко зажав ее в руках, продемонстрировал всем. — Чистая, как слеза младенца.

Он зубами выдернул пробку, достал из кармана плаща граненый стакан и налил в него из бутыли доверху.

— Ну, за что пьем? — Он посмотрел на стакан, а затем протянул его Фашисту.

— Слушай, дед. — Матвей, проигнорировав стакан с самогонкой, поманил мужика пальцем, и тот наклонился вперед. — Дуй отсюда, и побыстрее, пока я не грохнул из своего ружьишка твою национальную идею, — четко и внятно проговорил Фашист.

— Понял, — осознав угрозу, кивнул мужик. — Так бы сразу и сказали.

Он опять посмотрел на стакан в руке, выдохнул и со словами «Ну, чтоб было» выпил, Сунул посудину в карман, бутылку — в ведро, подхватил удочку и уже возле кустов обернулся:

— Эх, молодежь…

С тем же треском он исчез в зарослях.

— Песню испортил, — плюнул с досадой Ярослав.

Минуту длилось молчание. Потом заговорил Февраль:

— Нет, что-то в этом, несомненно, есть.

— Чего-чего? — бросил на него удивленный взгляд Премудрый.

— Ну, не в этом, конечно, смысле, — поправился Февраль, щелкнув себя по шее. — Но как он ловко выстроил цепочку, от черного ворона к национальной идее. По-моему, эту песню точно нужно сделать русским народным гимном. Это же менталитет! Национальная философия жизни и смерти.

— Не согласен, — быстро возразил Матвей, облизывая ложку и отставляя свою тарелку. — Образ смерти в русском фольклоре действительно является притягательным. И сама смерть для русского человека всегда обладала запредельной ценностью. Но предложение Леньки я считаю неадекватным. Господа, нам приказано выжить. Во что бы то ни стало. Нам — я имею в виду Россию, как вы догадываетесь. Хватит нам уже заупокойных томлений.

— Бросьте, Поручик, — лениво отозвался Ярослав. — Без идеала погибнуть за отечество русские нежизнеспособны.

— В самом деле, господа, — поддержал его командир. — Русские живут для того, чтобы спасать Россию. В нас уже генетически заложена эта программа. Собственная жизнь не имеет той же значимости… Поэтому спасать самих русских должны другие русские… то есть друг друга мы должны спасать.

— В самом деле, — сказал Февраль, опять поднимаясь. — Пойду-ка посмотрю, не нужно ли спасать Монаха. Что-то там затихло.

Лесоповальных звуков и впрямь больше не было слышно. Я доел свою кашу и тоже пошел посмотреть на горюющего Монаха Февраль нырнул в заросли, пролез метров пять и застыл, раздвинув ветки, Я выглянул из-за его плеча, толкнув. Ленька шепотом цыкнул на меня. Впереди на коленях стоял Монах, перед ним был воткнут в землю меч. Икона Спаса на крестовине смотрела прямо на Монаха. Он молился.