Книга Отряд тайных дел. Книга 3. Московский упырь - Андрей Посняков

– Постой-ка! – уловив Митькину мысль, Иван постарался не выпустить ее их головы, что-то в ней ему показалось важным, несомненно, стоящим самого пристального размышления. Ошкуй… Митька…

Зайдя в приказную избу первым, Иван уселся на стол и обернулся к друзьям:

– А ведь ты, похоже, прав, Митрий. Ошкуй-то – не оборотень, человек!

– Угу, – хохотнул Прохор. – С медвежьей башкою!

– Не с башкою, а, скажем, в шапке, из медвежьей шкуры пошитой… Вот вам и ошкуй!

– Неплохая мысль, – одобрительно кивнул Митрий. – Только – покуда несвоевременная. Пока заговор не раскроем, не дадут нам ошкуем заниматься, для начальства сейчас упырь – не главное. Главное – Шуйские! Ох, мешают они Дмитрию, мешают…

– А Ондрюшка-дьяк на этом карьеру свою строит, – пробурчал Прохор. – На то ведь и прозван – Хват. Ох, чувствую, похватает он сейчас и виноватых, и правых, короче, всех, до кого дотянется. Точно говорю – показания нужные со всех выбьет и об успехе доложит по начальству первым, куда быстрей нас!

– А ты ему, часом, не завидуешь, Прохор?

– Было бы кому завидовать. Прохиндей – он и есть прохиндей.

Ненадолго задержавшись в приказе, друзья согласовали дальнейшие планы с начальством – Овдеевым – и, получив «добро», до вечера занимались братьями Шуйскими, не самими, конечно, а пока только их людьми. Расспросили многих: и каретника, что лично чинил Василию Шуйскому возок, и зеленщика, что каждый день приносил в боярские хоромы свежие овощи, и нескольких холопей, и привратника, и даже какую-то сопливую дворовую девку. Все людишки на контакт шли с охотою – еще бы, ведь парни тащили их в ближайший кабак, – но на откровенный разговор не шли и хозяина своего, князя Василия, не выдавали. То ли не хотели выносить сор из избы, то ли боялись, то ли и в самом деле никакого заговора не было, не успел еще вызреть, не дали.

Проходив целый день, вернулись в приказ хмурые.

– Ну? – попив кваску из стоявшего на подоконнике кувшинца, Митрий грустно вздохнул. – Что, пора на доклад идти? Видали, как Ондрюшка сейчас к Овдееву пробежал? Сияет! Ровно голый зад при луне – светится. Видать, выбил чего-то… А нам и докладывать нечего. Деньги только казенные на кабак зря потратили – стыдно начальству в глаза смотреть.

– Так и не смотрите, – махнул рукой Иван. – Я один схожу, доложуся. Сиднями-то мы целый день не сидели – все где-то бегали. А что разузнали мало – так не повезло пока.

Потуже затянув пояс, юноша поправил воротник и, чуть улыбнувшись, вышел.

– Не повезло? – Овдеев выслушал доклад без особых эмоций. – Что ж, бывает. Ондрюшку Хвата в пример вам ставить не буду – больно уж прыток. У него в пыточной чего и не было – скажут. – Стольник раздраженно поджал губы. – А тебе, Иван, и парням твоим тако нельзя! Ондрюшка мелочь тянет – Тургенева, Калачника, прочих. А у вас дело иное – высшие бояре, князья! Тут сгоряча нельзя…

Овдеев задумался, опустив большую голову, почесал высокий, с большими залысинами лоб, и Иван вдруг неожиданно подумал, что им сильно повезло с начальством. Другой бы грозил, требовал, а этот, вишь, не торопил, выслушал спокойно. Впрочем, наверное, с боярами так и надо – осторожненько!

– Петр Федорович Басманов вас, вероятно, вызовет, – медленно произнес стольник и, неожиданно понизив голос, попросил: – Ну-ка, Иван, глянь-ка за дверь… осторожненько!

Послушно повернувшись, Иван приоткрыл дверь… Что-то, невидимое в темноте, прошуршало по коридору, исчезнув за углом.

Овдеев, впрочем, ничуть не удивился:

– Так и знал – подслушивают.

– Догнать?

– К чему? «Имя им – легион». Просто прикрой дверь поплотнее.

Юноша исполнил требуемое, обернулся.

– Теперь садись, – стольник кивнул на скамью. – И не говори громко, понял?

– Само собою.

– Итак, о Басманове. – Овдеев вдруг встал, подошел к окну и на всякий случай прикрыл его ставней. Тут же зажег стоявшие на столе в бронзовом шандале свечи. И без того было душно, а от пламени свечей стало еще жарче, Иван украдкою вытер со лба пот. А вот стольник словно бы не чувствовал никакой жары, да и наступившая полутьма ему, похоже, нравилась.

– Петр Федорович Басманов Шуйских очень не любит, – тихо продолжил стольник. – Потому, возможно, будет на вас наседать, требовать ускорить следствие, побольше хватать, пытать… Ты, Иван, его не очень-то слушай. С Шуйскими – особенно с Василием – не торопись, пытками не увлекайся, дело веди осторожно, но хватко. Не отвлекайся, – впрочем, тебе и некуда отвлекаться, других-то дел нет.

– А упырь? – осторожно напомнил юноша. – Ну, тот, черторыйский, которого вы едва тогда не подстрелили.

Овдеев согласно кивнул:

– Дай срок, займемся и упырем… Хотя он вполне мог и утонуть – ведь больше никаких кровавых дел на Москве не случалось. Впрочем… – Стольник наморщил лоб. – Там ведь парнишка какой-то проходил, потерпевший… знакомый ваш… как его?

– Архипка, купца Ерофеева сын.

– Ах, купца Ерофеева… Он что рассказывал-то? Лица, лица упыря, случайно, не разглядел? Опознать сможет?

– Не разглядел, к сожалению, – Иван махнул рукой. – Темновато было. Да я ведь уже о том докладывал.

– Да помню, помню… – Овдеев неожиданно улыбнулся. – Значит, так: наказываю Ондрюшки Хвата успехам не завидовать, следствие вести осторожно и тщательно. О ходе расследования каждый день докладывать мне.

Иван вскочил со скамьи:

– Слушаюсь, господин стольник! Разрешите идти?

– Идите, господине Леонтьев. Работайте. И да пошлет Господь нам удачу.

– Ондрюшки Хвата успехам не завидовать, следствие вести осторожно и тщательно! – с порога выпалил юноша. – Не мной сказано, но начальством. Сиречь – обязательно к исполнению.

Митрий тут же заулыбался:

– Вот славно! Теперь уж можно не торопиться, кого попало не хватать и вообще…

Прохор перебил его, небрежно махнув рукой:

– Можно подумать, мы раньше кого попало хватали!

– Ладно, парни, не ссорьтесь! – потерев ладони, Иван посмотрел в окно, на длинные темные тени соборов и кремлевских башен. – Похоже, смеркаться скоро начнет. Рабочий день, считаю, закончен, поехали-ка, братцы, домой. Василиска пирогов обещала напечь.

С утра сияло солнце. Выбравшись откуда-то из-за Скородома, оно отразилось в спокойных водах Москвы-реки и Яузы и, чуть приподнявшись, зависло над маковкой деревянной церквушки Флора и Лавра. Оттуда и светило – прямо в глаза вышедшему на крыльцо Ивану. Тот был уже одет по-рабочему – темный кафтан доброго немецкого сукна, узорчатый пояс с засунутой за него плеткой, сабля у пояса хоть и не висела – неприлично было ходить по городу с боевым оружием, сабля не шпага, а Россия не Франция, зато топырился за пазухой кистень, в кошеле на поясе тяжело перекатывалась свинчатка – кастет, а за голенище правого сапога был засунут длинный и узкий нож. Без подобного набора ни один московский житель на улицу выходить не рисковал в любое время суток: еще памятны были страхи о великом недавнем голоде, когда люди охотились на людей ради человечьего мяса.