Книга Скорпионы в собственном соку - Хуан Бас

Бланка отменила встречу, которая у нее была назначена, и приняла мое приглашение поужинать вместе. Она поставила единственное условие: что мы будем ужинать в «Ларди»; успех концерта вызвал в ней ужасный голод, и ей хотелось отведать одно из знаменитых и чрезвычайно дорогих мадридских косидо[106]в этом прославленном ресторане.

Я никогда не видел, чтоб человек ел столько турецкого гороха (тем более за ужином), овоща, к которому я всегда испытывал весьма слабую симпатию. Мое мнение совпадает с мнением писателя и gourmet Александра Дюма, который считал, что турецкий горох (по утверждению Гальдоса, возможно, именно он является причиной сухости характера испанцев) – это всего лишь очень твердый горох размером с крупнокалиберную пулю для мушкета.

На протяжении двух следующих недель она согласилась сходить куда-либо со мной только пару раз. Ей нравилось мое общество, и она давала мне понять это, но вела себя осторожно и несколько отстранение Она хотела держать дистанцию. Видно было, что она была боязлива и полна сомнений при начале новых любовных отношений.

Я был терпелив, соглашался на ее игру и не рисковал идти на какое-либо физическое сближение; я чувствовал, что она сочтет это преждевременным и неуместным. Когда она захочет секса, то сама установит правила; все так делают, кроме тех женщин, что отдаются из жалости.

Хотя я, конечно, желал близости, и сдерживаться стоило мне большого усилия воли.

Должен признать, мне больше хотелось уложить ее в постель, чем убить.

Бланка Эреси была женщиной, чей характер и личность состояли из контрастов. Она была деспотична, капризна и властна, ей позарез необходимо было показать, что она во всем главная; ее партия должна была быть первой даже в самых пустячных вопросах. Но иногда она также вела себя очаровательно, рассудительно и любезно, с острым чувством юмора, с иронией, часто перераставшей в сарказм. Она не обладала большим умом, но также не была глупа. Временами она очень раздражала меня, но в общем и целом мне нравился ее образ жизни; с годами и мой стал подобным (представляю, как вы киваете головой).

Остаток сентября и начало октября мы встречались с несколько большим постоянством, но не сокращая дистанции.

В одну из наших прогулок она захотела пойти на площадь Лас Вентас, посмотреть бой быков. Она очень увлекалась этим зрелищем и получала от него удовольствие. Таким образом я обнаружил ее головокружительную кровожадность. Когда быка удавалось убить, она явно возбуждалась: она хватала меня за руку с силой, до боли, и глаза у нее блестели, я бы сказал, со сладострастием.

Что касается меня, то я в первый раз присутствовал на корриде и, так же как и на футбольном поле, хотя и по другим причинам, поклялся, что в жизни сюда не вернусь. Мне это зрелище показалось позорным, полным бессмысленной, невыносимой жестокости; праздником крови, устроенным благодаря безумию народа, пребывающего в состоянии атавизма и дикости.

Не увлекайтесь легкой мыслью, что это странный предрассудок для убийцы; эти два явления не имеют ничего общего друг с другом, они принадлежат разным орбитам, даже противоположным.

Бланка все еще питала некоторые националистические чувства, которые на практике ограничивались редкими посещениями одного баскского кружка недалеко от Глорьеты де Бильбао, чего-то вроде batzoki,[107]очень китчевого, где она была почетным членом, где вместе с остальными участвовала в пышных обедах под аккомпанемент пылких хоровых песнопений всего классического репертуара txoko.[108]

Однажды я пошел туда вместе с ней. Она пела одна, а капелла, положив правую руку на весьма хорошо одетое сердце, пела Агура Йаунака, пустив чувствительную слезу под восторженные крики остальных патриотов, страдающих от того, что им приходится жить вдали от родной земли.

Разумеется, в ее присутствии у меня было более баскское сердце, чем у кого-либо, и я был большим националистом, чем Сабино Арана.[109]

Я сказал ей, что живу на семейную ренту и что нахожусь в Мадриде в добровольном изгнании на неопределенный срок, чтобы излечиться от горя – неразделенной страсти, потерпевшей крушение в бухте Доности.

Эта выдумка ей понравилась, и она сделала первый шаг в направлении моих объятий. Она одарила меня легким поцелуем в губы и сказала мне с нежностью:

– Кто могла быть та дурочка, что не оценила по заслугам моего очаровательного и красивого Кепачо?

Мы сидели за столиком в ресторане «Эль Марранито» в Чамбери, поглощая поросенка, запеченного в духовке, – должно быть, он лучше всех из помета сосал материнскую грудь.

Свиной жир, очерчивавший ее сладострастный рот, смазал наш первый поцелуй с участием языка.

По окончании ужина я предложил ей выпить по бокалу у меня в квартире. Она недоброжелательно улыбнулась, прежде чем ответить мне.

– Мне тоже хотелось бы, чтобы мы переспали. Думаю, что уже пора… Но пусть решает судьба… Или скорее твоя интуиция.

Она сняла одну серьгу, изумруд, окруженный бриллиантами, завела руки за спину, а потом показала мне два закрытых кулака.

– Если ты угадаешь, в какой руке серьга, то этой ночью мы займемся любовью.

– А если я не угадаю?

– Тогда я накажу тебя за испорченное удовольствие.

Я указал на правую руку, украшение находилось в другой.

Бланка не курила, а я – да. В ту пору я прикуривал одну сигарету от другой. Она вынула у меня изо рта ту, что я в тот момент курил, раздула уголек и затушила ее о тыльную сторону моей ладони; остался значительный ожог.

Я успел сказать только, что она сошла с ума, и выругаться. Она ответила, что сожалеет и что не могла удержаться, назвала меня «милый», страстно поцеловала меня, встала и ушла.

На следующий день она позвонила мне, чтобы спросить, простил ли я ей ее «маленькую шалость» и не хочу ли я пригласить ее поужинать к себе домой.

– Я хочу, чтоб это был очень простой и быстрый ужин. Чтобы мы могли без задержки заняться десертом. Хорошо?

Она пришла, завернутая в белый плащ до самых щиколоток, подвязанный поясом, и с пластиковой сумкой в руке. Она отказалась выпустить ее из рук и сказать мне, что находится в этой сумке.

Чтобы показать ей, что я по-прежнему сержусь, я послушался ее указаний буквально, и ужин ограничивался картофельной запеканкой (хотя, конечно, не имевшей ничего общего с теми, какие готовила моя бедная мать). Единственной любезной уступкой была бутылка ее любимого «Каста Дива» в ведерке. Я не хотел переходить границу и оставаться без секса.