Книга Буденный - Борис Соколов

Но все это – чисто теоретические предположения, причем вероятность их осуществления все равно невелика. Скорее всего, и в случае гибели Первой конной мир с поляками был бы заключен примерно в те же сроки, а Врангеля все равно бы выгнали из Крыма до конца 1920 года. А вот конкретные судьбы Ворошилова и Буденного, да и многих других командиров-конармейцев, могли быть иными. В случае разгрома Конармии Семен Михайлович и Климент Ефремович вполне могли бы попасть в плен. Конечно, после заключения мира их тотчас бы вернули на Родину. Однако репутация руководителей Первой конной и в глазах народа, и в глазах партийного руководства была бы безнадежно подорвана. Вряд ли бы им светила в дальнейшем столь блестящая военная карьера, как это было на самом деле. И Сталин наверняка нашел бы себе других сторонников в военной среде. При таком развитии событий Ворошилов вряд ли стал бы наркомом обороны, и они с Буденным не удостоились бы маршальских званий. Наоборот, у руководителей Конармии были бы тогда все шансы оказаться в проигравшей группировке и стать жертвами репрессий 1937 года то ли вместо Тухачевского, то ли вместе с Тухачевским.

А ведь если бы Михаил Николаевич тогда, в августе 1920 года, дал бы себя увлечь перспективой взятия Львова, на что очень надеялся Реввоенсовет Первой конной, то, глядишь, и избежал бы казни в 37-м и не имел бы против себя опасных конармейских соперников. Так что Семену Михайловичу и Клименту Ефремовичу по-хорошему надо было бы на Тухачевского молиться, что спас их от неминуемого позора. А они его в 37-м хладнокровно отправили на расстрел…

Первая конная пошла в рейд на Замостье в попытке помочь разбитым войскам Западного фронта. Рейд закончился неудачно, Конармия понесла большие потери, попала в окружение, но вырвалась из него. 31 августа у местечка Стабров в 15 километрах от Замостья Семен Михайлович лично участвовал в рубке вместе с 24-м кавалерийским полком 4-й кавдивизии. Бывший командир взвода в этом полку Потоцкий, в будущем – генерал-майор-инженер, вспоминал: «Оглянувшись, я увидел группу всадников, а впереди знакомую коренастую фигуру командарма.

– Товарищ командарм, – что было силы закричал я, – еще конница справа!

Но Буденный и группа конармейцев продолжали скакать с обнаженными шашками. Командарм, поглядев в ту и другую сторону, громко подал команду:

– Черт с ними! Бей этих, потом тех!

Бойцы полка увидели командарма, ближайшие к нему услышали его необычную команду: «Бей этих, а потом тех!» и передавали ее по цепи. Эта команда подняла наш дух, усталость как рукой сняло, отовсюду неслись крики:

– С нами Буденный! Ур-рр-ааа!

Полк двинулся на врага. Завязалась рубка. Вначале я еще видел Буденного, старался своим взводом прикрывать его. Командарм был напорист. Он сильным ударом выбил из седла одного улана, слехстнулся в поединке с другим… В гуще боя, когда все смешалось и возникла настоящая свалка, я потерял Буденного из виду. Схватка была недолгой, вскоре противник, беспорядочно отступая, скрылся в лесу.

И тут мы снова увидели Семена Михайловича. Он был разгорячен боем, сверкающий клинок сабли опущен, усы задорно торчат, фуражка, закрепленная ремешком на подбородке, лихо сбилась набок. Счастливые минуты… Мы радовались успеху и гордились своим боевым командиром, храбрым и непобедимым в кавалерийском бою».

По многим воспоминаниям видно, что Буденный, прекрасный наездник, и рубиться умел как никто другой. Оба эти качества помогали Семену Михайловичу всегда выходить победителем из сабельных поединков. Стрелял он тоже метко, но всегда отдавал шашке преимущество перед маузером.

О польском походе Первой Конной сохранился уникальный документ – дневник знаменитого писателя Исаака Бабеля, автора нашумевшего сборника рассказов «Конармия». Бабель по чужим документам Кирилла Лютова, выдавая себя за русского, служил корреспондентом армейской газеты «Красный кавалерист» по 6-й кавдивизии. В «Конармии», которая сама по себе жестока, некоторые сюжеты, связанные с творимыми конармейцами еврейскими погромами, расстрелами пленных и насилиями над мирным населением, были существенно смягчены, в том числе и по цензурным условиям, а также во имя «художественной типизации». Илья Эренбург в 1964 году вспоминал в мемуарах: «Он смягчал все страшные места. Я сравнивал дневник с рассказами. Он почти не менял фамилии, эпизоды те же, он освещал только все какой-то мудростью. Он сказал: „Вот так это было. Вот люди, эти люди бесчинствовали и страдали, глумились и умирали, и была у каждого своя жизнь, своя правда“. Из тех же самых фактов, из тех же фраз, которые он впопыхах записывал в тетрадь, он потом писал».

Справедливости ради надо отметить, что Бабель пишет в дневнике и о погромах, чинимых поляками, например, о еврейском погроме в Житомире – со слов уцелевших. Вот запись от 3 июня 1920 года: «Житомирский погром, устроенный поляками, потом, конечно, казаками. После появления наших передовых частей поляки вошли в город на 3 дня, еврейский погром, резали бороды, это обычно, собрали на рынке 45 евреев, отвели в помещение скотобойни, истязания, резали языки, вопли на всю площадь. Подожгли 6 домов, дом Конюховского на Кафедральной – осматриваю, кто спасал – из пулеметов, дворника, на руки которому мать сбросила из горящего окна младенца – прикололи, ксендз приставил к задней стене лестницу, таким способом спасались».

А вот – типичная сцена реквизиции в записи от 12 июля: «Приходит бригада, красные знамена, мощное спаянное тело, уверенные командиры, опытные, спокойные глаза чубатых бойцов, пыль, тишина, порядок, оркестр, рассасываются по квартирам, комбриг кричит мне – ничего не брать отсюда, здесь наш район. Чех беспокойными глазами следит за мотающимся в отдалении молодым ловким комбригом, вежливо разговаривает со мной, отдает сломанную тачанку, но она рассыпается. Я не проявляю энергии. Идем во второй, в третий дом. Староста указывает, где можно взять. У старика, действительно, фаэтон, сын жужжит над ухом, сломано, передок плохой, думаю – есть у тебя невеста или едете по воскресеньям в церковь, жарко, лень, жалко, всадники рыщут, так выглядит сначала свобода. Ничего не взял, хотя и мог, плохой из меня буденновец».

16 июля Бабель записал в дневнике: «О буденновских начальниках – кондотьеры или будущие узурпаторы? Вышли из среды казаков, вот главное – описать происхождение этих отрядов, все эти Тимошенки, Буденные сами набирали отряды, главным образом – соседи из станицы, теперь отряды получили организацию от Соввласти… У молодых хозяев – она высокая, со следами деревенской красоты, копается среди 5-и детей, валяющихся на лавке. Любопытно – каждый ребенок ухаживает за другим, мама, дай ему цицки. Мать – стройная и красная лежит строго среди этих копошащихся детей. Муж добр. Соколов: этих щенят надо перестрелять, зачем плодить. Муж: из маленьких будут большие».

18 июля Бабель уже предчувствует будущие грабежи и погромы в Польше: «Получен приказ из югзапфронта, когда будем идти в Галицию – в первый раз советские войска переступают рубеж – обращаться с населением хорошо. Мы идем не в завоеванную страну, страна принадлежит галицийским рабочим и крестьянам и только им, мы идем им помогать установить советскую власть. Приказ важный и разумный, выполнят ли его барахольщики? Нет.