Книга Собака и волк - Пол Андерсон

— Пойдемте. Скоро проснутся люди. Лучше не давать им повода для разговоров.

Он машинально пошел вперед. Горло ему распирало.

— Что вы можете мне рассказать? — требовательно спросил он.

— Сначала скажите, что известно вам, — ответила она спокойно.

— Как это? Зачем?

— Мне необходимо знать, о чем я должна умолчать. — И она пошла дальше, не обращая внимания на его молчаливый гнев. — Девушка скорее откроет сердце женщине постарше, чем собственной матери или отцу. Как же я могу предать ее? Разве вы расскажете всему свету о том, что поведал вам плачущий мальчик?

Грациллоний сделал над собой усилие, прежде чем ответить.

— Ну, вы же помните, я сказал, что она ушла из дома, потому что ей предложили работу по уходу за детьми в одной благородной галльской семье. Я хотел тем самым защитить ее имя.

— И ваше тоже, — язвительно сказала Руна. — Придумано умно. С таким образованием, без сомнения, многие знатные женщины Иса нашли бы себе такую работу. Но для этого им прежде надо принять христианство. Нимета на это никогда не пойдет. Что она вам сообщила?

— Она лишь оставила короткую записку, которую приколола к очагу моим же мечом. Произошло это через несколько дней после того, как Руфиний с солдатами прочесали весь лес и ее не обнаружили.

— Вот как? Я об этом не знала.

— Мы сделали это тайком. Руфиний — человек хитрый. — Грациллоний вздохнул. — В записке этой она написала, что не хочет больше унижаться и уедет искать лучшей доли. Вот и все. А с тех пор — ничего. — Он до боли сжал челюсти. — Ну а теперь, ради Аримана, скажите мне, что вы знаете, или я силой заставлю вас отвечать.

— Недавно я получила от нее известие, — сказала Руна. — Прошу вас не допытываться, кто мне его передал. Если ее принудят, она вернется, но на своих условиях. Во-первых, ни на какие вопросы она отвечать не будет. Жить она хочет в доме на отшибе. Место выберет сама. Ей должна быть предоставлена полная свобода. Гарантом этой свободы должны стать вы, Грациллоний, потому что в этом случае не придется иметь дело с церковью. Только не подумайте ничего плохого. Не будет ни грязи, ни распутства. А служить она будет только старым богам.

— Где она? Я хочу с ней говорить.

Руна покачала головой. — Я связана словом.

Он опять остановился. Они уже вышли из Конфлюэнта через проем в северной стене и через сжатое поле. Дальше, за рвом, тропа продолжилась. Часовые, завидев их, отсалютовали. За приодетыми в осенний наряд деревьями виднелся загородный дом Апулея. Он схватил Руну за плечи.

— Как вы посмели встать между мной и дочерью?

Ей было больно, но она держалась.

— Отпустите меня, — скомандовала она.

Он опустил руки.

— Вот так-то лучше, — сказала она. — И отныне прошу вас оказывать мне должное уважение, если хотите, чтобы я отвечала вам добром. И Бог свидетель, вы нуждаетесь в добре. Мой вам совет: дайте Нимете то, о чем она просит. Иначе потеряете ее безвозвратно.

Последовала длинная пауза. Всходило солнце.

— Прошу простить меня, — пробормотал он.

Она сухо улыбнулась:

— Хорошо. Я вас понимаю: вы измотаны. Пойдемте осмотрим дом, может быть, выпьем бокал вина. Вам нужно расслабиться, у вас все еще наладится.

Он смотрел на нее. Видная женщина. И даже под этим плащом видно, какое гибкое и сильное у нее тело…

Нет! — мысленно прикрикнул он нахлынувшему на него желанию. Еще и года не прошло с тех пор, как умерли мои королевы, а она — дочь одной из них!

Но ведь и Тамбилис была дочерью Бодилис, и мне это тогда не помешало.

И все это произошло по повелению богов Иса, от которых я отказался.

К тому же закон, о котором я сейчас думаю, — это закон Митры. Правда, ясности с этим законом никогда не было. Да и от Митры я отказался.

Я был пожизненно связан с королевами, и только с ними.

Последняя мысль окатила его холодом, и в то же время помогла овладеть собой.

— Хорошо. Согласен. И благодарю вас.

III

Повстречавшись с Виланой, Лигер течет спокойно и величаво. На ее лесистые берега и приехал епископ Мартин, начав отсюда свой зимний обход.

Эти традиционные путешествия он любил. Они не были такими долгими и трудными, как те, что он совершал прежде. К тому же они отвлекали его от епископских забот, как в городе, так и в монастыре, хотя и давались теперь нелегко: болели старые кости, и тело дрожало от усталости. Брисий, ученик его, которого он назначил себе в преемники, смотрел на него как на выжившего из ума старика, цеплявшегося за старые представления о бедности, которая, по мнению, Мартина, приближала людей к Богу. Воззрения эти давно устарели, потому что Матери Церкви и ее служителям они были попросту невыгодны.

В деревне собрали урожай. Погода стояла мягкая, и простой народ, закончив труды праведные, мог теперь, прихватив детей, встречаться с епископом, слушать его речи, разговаривать с ним на понятном им языке, получать его благословение, а в ответ мысленно благословлять его самого.

В этом году, однако, и здесь не оставляли его беспокойные мысли. Пришло известие о непристойной ссоре в пресбитерии, в месте слияния рек. Необходимо было уладить дело. В сопровождении нескольких священников он отправился на барке по Лигеру.

Их встретило неприветливое, серое и низкое небо. Деревья тянулись к нему голыми руками. Тускло блестела вода. Хищные морские птицы ныряли и снова выскакивали из воды. Крики их тревожили тишину. Мартин указал на них своим спутникам:

— Смотрите! Таковы и демоны: никогда не насыщаются. Прочь! — крикнул он. Хотя голос его был слаб, птицы немедленно поднялись в воздух, собравшись в стаю, похожую на военное формирование, и, рассекая крыльями влажный воздух, исчезли из вида.

— Святое предзнаменование, — выдохнул молодой Сукат.

При встрече епископу оказывали знаки глубокого уважения. Его провели на холм, где стояла церковь. Там его и поселили. Помощники раздобыли у жителей из соседних домов соломенные тюфяки. Через два дня Мартину удалось примирить враждующие стороны.

— Обуздайте вашу гордыню, — говорил он. — Сам Христос позволил унижать себя. Его били бичом, а потом распяли на кресте рядом с двумя разбойниками. Вам же надо лишь смирить себя друг перед другом.

У него началась лихорадка, но он продолжал работать, пока окончательно не свалился. Он лежал в горячке, губы его пересохли и потрескались. Тусклый свет, проникавший в помещение, вызывал нестерпимую боль в глазах. Он не разрешал никому приближаться к себе. Отказался от соломы, которую принесли ему в качестве подстилки. Он лежал на углях, прикрытых дерюгой.

Нельзя сказать, чтобы он хотел умереть. Ведь так много еще надо было сделать. Однажды те, кто находился поблизости, услышали его дрожащий шепот: