Книга Ветер и меч - Наталья Резанова

Искусство к которому равнодушна — все равно искусство, и я могла его оценить. Большинство же пирующих взирало на пляску, разинув рты, особенно атланты, которым храмовые танцы в диковинку. Ихи, например, совсем забыл о своих смуглянках и взирал на горгон в совершенно детском изумлении. Но и прочие — торговцы, ремесленники, пастухи — таращились, как зачарованные.

Горгоны двигались на столе с изумительной точностью, приобретаемой годами ученичества, умудряясь не споткнуться на объедках или в лужах вина, не опрокинуть блюда или кувшины. Замедленные в начале, их движения становились все быстрее и быстрее, сопровождаемые сухими потрескиваниями костяшек в волосах, ожерельях и поясах. Когда, казалось, перебирать ногами быстрее стало уже невозможно, они завертелись волчком и спрыгнули на землю, рассыпавшись (словно порвались костяшки ожерелья) в танце по площади.

Люди, до того тупо таращившиеся на них, как-то вдруг повскакали с мест и также пустились в пляс — цепочками, хороводами, попарно, в одиночку. Не все, конечно. Для некоторых вино все же оставалось привлекательнее танцев, другие же были слишком пьяны, или просто осовели и отяжелели от жары и сытости. Но большая часть собравшихся на площади бесновалась в танце.

Ясно было, что это продлится недолго. Скоро факелы погаснут, масло в плошках почти выгорело, и останется только Луна. В ее присутствии никто не будет стыдиться того, что произойдет — здесь, на площади или на темных тесных улицах. Это входит в служение Богине — для горгон и для других почитающих Ее. Танец — тоже часть ритуала, как и то, что должно за ним последовать.

Как раз эти обряды чаще всего и проклинают служители мужских богов, и много лгут о них. А правда в их речах такова — запреты, обязательные для иных дней, и ночей, отменяются ночами, когда Богиню чествуют как Мать, а порой и как Темную. Но, что бы ни болтали, ударяя себя кулаками в грудь, либо грозя этими кулаками в пространство, ревнител и мужских богов, к этим обрядам никогда никого не принуждают насильно. И мы, почитающие Деву, относимся к ним с уважением. Поскольку Дева — воинственное воплощение женского божества и хранит чистоту, но прочие богини битвы — Иштар и Анат, Энио, Танит, Хепату и многие другие, воплощают и войну, и любовь.

Я могла смотреть на то, что происходит, не боясь осквернить зрение, могла и принять участие, зная, что назавтра обо всем забуду. Однако мне не хотелось ни того, ни другого. Права ли Мормо, утверждая, что в моих венах течет рыбья кровь? Или это снова было знамение, подобное другому, в другую лунную ночь, позвавшее меня за собой? Наверное, так. Не здесь мое место нынешней ночью. Не здесь.

Прежде, чем радение превратилось в оргию, я поднялась из-за стола, и, расталкивая людей, а порой и переступая через них, покинула площадь. Никто не обращал на меня внимания.

От бегущих теней и пляшущих огней ступить в пустоту и тьму улиц — как прыгнуть в воду, а это вовсе не страшно, напротив… Там, где недавно было столь людно, я не встретила ни единой живой души. Казалось, я никак не могу удалиться от площади, какое бы расстояние ни прошла. Шум оставался таким же полнозвучным, его усиливала безлюдность улиц. Даже у храма гул отдавался эхом.

Костры давно угасли, угли остыли. Широкая серо-черная полоса опоясывала святилище, и вокруг валялись увядшие цветы и сломанные ветви, с которыми утром встречала нас толпа. Над храмом висела огромная Луна, и я вспомнила ночь после высадки с кораблей. Может, я еще и вернусь в Темискиру, я даже обязательно вернусь туда, может, уплыву к столпам Богини, или, чем Богиня не шутит — к Оловянным островам, но такую Луну, как над Землей Жары, вряд ли где увижу.

Проваливаясь по щиколотки в холодный пепел, я пересекла пространство, где утром пылал огонь, и оказалась у ступеней храма. Наверху лестницы стояла Хтония. За ее спиной, сквозь колоннаду, был виден отсвет жертвенного пламени.

— Ты услышала? — спросила я.

Она сделала отрицательный жест:

— Я знала, что ты придешь.

Спрашивать, откуда — не имело смысла.

Мы ничего больше не сказали друг другу. И так было ясно, что я сменю ее в храме.

Мы с Хтонией разминулись, колонны остались позади, и в обвеваемом ветрами полумраке вдоль стен прошагала вереница светловолосых женщин с мечом у пояса и топором за спиной. Я знала, что это — мои отражения, но все равно у меня похолодели руки, словно у какой-нибудь паломницы из глухой деревушки, впервые попавшей в городское святилище и уверенной, что лицезреет великие чудеса.

Может быть, это Богиня наслала на меня ледяную дрожь, чтобы вселить почтение к себе. Слишком я была расчетлива, с таинства ми обращалась как с боевыми приемами, и помышляла больше о пользе, нежели о вере.

Да, следовало почтить Богиню, но как? Может, необходимо, как в Темискире, вызвать кого-нибудь в ее честь на поединок? Хотя бы Хтонию? Она бы поняла. Но я столько раз твердила, что здесь не Темискира, и служить Богине надо по-иному…

Я не хочу власти и не ищу ее. Я не горда. И не особенно умна, а временами проявляю редкостную тупость. И все же зачем-то Богиня сделала меня орудием своим?

Чаша с вином по-прежнему стояла на алтаре, а рядом лежала миртовая ветка. Наверное, ее оставила Хтония, а может, заходили паломники. Подойдя, я подняла ветку, дабы бросить ее в жертвенный огонь, но промедлила, читая молитву.

— Госпожа, не перестану прославлять Твое могущество, бессмертная избавительница, носящая много имен! Все, ожидающие смерти в темнице, жестоко, без сна страждущие, плывущие по морю во время страшной бури, когда гибнут люди и тонут корабли — все обретут спасение, моля Тебя, чтобы Ты пришла на помощь…

Почему мои губы шептали мольбу о помощи? Именно в тот час, когда я была счастлива, когда исполнились все мои желания? Я не знала. И не знаю до сих пор.

— Внемли моим молитвам, Госпожа Великого Имени, яви свое милосердие, избавь от печалей…

А потом пламя на жертвеннике колыхнулось не так, как от ветра, и я обернулась. Камень, брошенный из пращи, ударил в серебряное зеркало и, отскочив, перевернул чашу. Темное густое вино растеклось по алтарю.

Пятеро было их, возникших между колоннами храма.

Первым я увидела Некри в его львиной шкуре, хотя он стоял позади других. И Шал-муну оказался здесь, и еще трое вождей, и самый младший из них, с блестящими от масла волосами и в платье из крашеной шерсти, метнул камень, словно на охоте. У остальных имелись кривые мечи и короткие копья. И меч был в моей руке.

— Я знаю ваши имена, — предупредила я их, но, по правде, имена тех троих я запамятовала.

Они об этом не догадывались, и младший попятился. Некри не дал ему отступить. Он ухмыльнулся.

— У нас забрали прежние имена и дали новые, над которыми у тебя нет власти. И ты ничего не сможешь нам сделать. И мы…

И он тоже слишком много разговаривал. Прежде, чем он успел продолжить и расписать, что они теперь сделают со мной, я перевернула треножник, и священный огонь, зашипев, погас, слившись с лужей вина. В темноте я успела метнуться в сторону. Девять зеркал позволяли видеть мои перемещения, но определить, где я и где отражения, им, к зеркалам непривычным, было затруднительно.