Книга Прикосновение - Колин Маккалоу

Элизабет болезненно побледнела.

— Понимаю. Да-да, я все понимаю. Но чем ты лучше доктора Мюррея, Александр? Ты купил меня для своих нужд, не испытывая ни малейшего раскаяния, — купил, как кусок говядины.

— Вини не меня, а своего корыстного отца, — безжалостно отрезал он.

— Нет, буду! Буду винить! — Зрачки Элизабет расширились, глаза потемнели. — Мне не предложили выбор — ведь всем давно ясно, что у женщин такого права нет. За них выбор делают мужчины. Но если бы он у меня был, я не вышла бы за тебя.

— Зловещий выпад, но в чем-то ты права. Тебе просто сообщили, что тебя ждет. — Он наполнил хересом стакан Элизабет, надеясь, что от спиртного у нее быстро закружится голова. — А из чего тебе было выбирать, Элизабет? Ты могла бы остаться старой девой, чудаковатой теткой-девственницей. И ты предпочла бы такую судьбу мне и материнству? — Его голос смягчился, стал низким и проникновенным. — И как это ни странно, я люблю тебя. Ты такая милая, хоть и ханжа. — Улыбка сверкнула и погасла. — Я считал тебя робкой мышкой, но ошибся, хотя прямоты в тебе больше, чем смелости. Ты львица, и мне это нравится. Греет душу. Хорошо, что именно ты будешь матерью моих детей.

— Тогда зачем тебе Руби? — спросила она, допивая херес.

Ох… терпение! Но терпения Александру вечно не хватало — ни на женщин, ни на их нелепые вопросы. Ну как ей втолковать?

— Ты должна понять, — заговорил он четко и резко, непреклонным тоном, — старый хрыч Мюррей не врал, когда запугивал вас мужской похотью. Почему бы мне не ложиться в постель с Руби, если с тобой у нас ничего не выходит? Как я ни пытаюсь воспламенить и порадовать тебя, мне это не удается. Ты думаешь о чем-то своем, а я вынужден предаваться любви с манекеном. А я хочу, чтобы плотской любви жаждали мы оба, Элизабет! Ты же просто терпишь меня в своей постели — потому, что тебе вдолбили в голову, что жена обязана исполнять супружеский долг. Но такая любовь омерзительна! Твоя холодность низводит ее до механического производства детей! А в ней должны быть взаимность, обжигающая страсть, безграничное наслаждение! Если бы ты предложила мне все это, мне не понадобилось бы искать утешения в объятиях Руби.

Такое толкование «акта» стало для Элизабет громом с ясного неба. Ее учили совсем другому, в минуты близости она испытывала совершенно иные чувства. Александра она терпела лишь потому, что таким способом Бог велел плодиться и размножаться. Но оказалось, что от нее требуется стонать, ерзать, участвовать в том, что происходит! Подумать только: ощупывая самые сокровенные места ее тела, он всерьез ждал от нее ликования и благодарности! Нет, нет, нет! Любить «акт» за все эти ощущения, за животную гнусность и мерзость? Нет и еще раз нет!

Она облизнула губы, подыскивая слова, с которыми Александру пришлось бы смириться.

— Что бы ты ни говорил о выборе, Александр, я тебя не выбирала. И никогда, ни за что бы не вышла за тебя. Уж лучше остаться старой девой, лучше нянчить племянников. Я не люблю тебя! И никогда не поверю, что ты меня любишь. Если бы ты меня любил, ты не путался бы с этой Руби Коствен. Больше мне нечего добавить.

Он поднялся и поставил на ноги ее.

— В таком случае, дорогая, закончим этот разговор. Оправдываться я не намерен. Значит, мы имеем вот что: ты замужем за человеком, которого придется делить с другой женщиной. Одна рожает детей, другая дарит наслаждение. Будем ужинать?

«Я пропала, — думала Элизабет. — Со мной все кончено, но как это могло случиться? Мне дали понять, что я ошибаюсь, посмеялись над всем, во что я верю. Как ему это удалось? Как он ухитрился оправдать свою преступную связь с этой блудницей Руби Коствен?»

Возле ее прибора на столе стояла зеленая бархатная шкатулочка. С упавшим сердцем Элизабет открыла ее и увидела кольцо с прямоугольным камнем длиной в дюйм. Камень имел оттенок морской воды с одной стороны и слегка отливал розовым с другой. Его окружала россыпь бриллиантов.

— «Арбузный» турмалин, купил у одного торговца из Бразилии, — пояснил Александр, садясь на свое место. — Подарок будущей матери. Зеленый — за мальчика, розовый — за девочку.

— Какая прелесть, — машинально произнесла Элизабет и надела кольцо на средний палец правой руки. Теперь перчатки будут ей впору.

Она села и уставилась на холодный мусс из курятины с соусом из каперсов, пронзительно кислый шербет, который ее муж требовал подавать в антрактах между блюдами, и, наконец, на филе-миньон. Сейчас она не отказалась бы от рыбы, но в здешней реке вся рыба погибла, а ездить за ней в Сидней было слишком далеко. Едва взглянув на грязно-желтый беарнский соус, Элизабет вылетела в уборную, где извергла из себя и мусс, и шербет.

— Чем я злоупотребила — хересом или откровенностью? — тяжело дыша, спросила она.

— Скорее всего ни тем и ни другим. — Александр обтер губкой ее лицо. — Просто приступ утренней тошноты, случившийся вечером. — Он поднес к губам ее ладонь. — Ложись спать. Обещаю, я тебя не потревожу.

— Да, — кивнула она, — ты поедешь в Кинросс тревожить Руби.

«Интересно, — промелькнуло у нее в голове перед сном, — на кого похож сын Руби и князя Суна? Удивительное, экзотическое сочетание. Одиннадцать лет, учится в английской школе для богачей… Наверное, мать отослала его подальше, чтобы скрыть низкое происхождение. И правильно сделала».

Но Александр уехал в Кинросс не сразу: сначала он долго стоял на террасе, глядя на золотые полоски света из окон дома, пересекающие ухоженный газон.

«Сегодня все рухнуло. Элизабет меня не любит. До этого дня, нежно и старательно лаская ее обнаженное тело, я верил, что когда-нибудь придет мой час. Что я разбужу ее прикосновением, заставлю изогнуться дугой, застонать и зашептать, потянуться ко мне руками и губами, не отворачиваться даже от тех мест, которые раньше вызывали у нее лишь отвращение. Но сегодня я понял раз и навсегда: внушать отвращение жене я буду всегда. Что ты с ней сделал, мерзавец Мюррей? Ты же испортил ей всю жизнь, отравил ее. Плотская любовь для нее равносильна порочности — разве она способна хоть кого-нибудь полюбить? Всякому, кто отважится прикоснуться к ней, можно лишь посочувствовать!»

— Я же говорила тебе: она ледышка, — вынесла приговор Руби, выслушав рассказ о вечерней размолвке между Александром и Элизабет. — Есть женщины, которых ничем не распалить. Она из таких. Льдина. Айсберг. Ты знаешь толк в любви, и если даже ты не сумел ее расшевелить, это не под силу никому. Ищи наслаждений там, где можешь получить их, Александр. — Она разразилась гортанным смешком. — Твоя жена за облаками, а я здесь, в земном аду. Мне всегда казалось, что в аду живется лучше, чем на небе, — еще бы, в такой компании не соскучишься! А ты учись управляться с двумя женщинами сразу. Это тебе не шутки!

После злополучного разговора Александр охладел к Элизабет, хотя стал чаще являться домой к ужину и проводить вечера в ее обществе. На фортепиано она играла все лучше, успела полюбить музыку, но Александр, который с недавних пор не упускал случая уколоть ее, говорил: