Книга Микрокосмос, или Теорема Сога - Асука Фудзимори

– Что за глупые шутки? Вас попросили подурачиться мои старые коллеги по парламенту?

– Нет, ваше превосходительство, ничего подобного. Предложение совершенно серьезное. Пост премьер-министра не занят. Удобное кресло ждет вас.

Инукаи пригласил делегацию в свою гостиную, мысленно молясь всем божествам империи. Супруга отправилась в город, пришлось самому нашарить на кухне бутылку рисовой водки и несколько разномастных рюмок. Разливая водку, он слушал гостей.

– Перед нами выбор: мир или война.

– Гм… Ну и для чего я хорош, по-вашему?

– Э-э… Мир, ваше превосходительство. Для мира.

– Мир. Что ж, мир так мир. Да здравствует мир!

– Однако, ваше превосходительство, нельзя забывать о позиции военных. Сухопутные войска, авиация, флот, даже резервисты – они все заодно. Один неосторожный шаг – и пожалуйте, государственный переворот!

– Премьер-министр… Премьер-министр – самый высокий пост в стране, после его нейтрального величества. Не так-то легко до него добраться даже военным. Все-таки премьер!

– Военные это учитывают. Этот вопрос у них, кажется, проработан. Так что угрозу с их стороны нельзя недооценивать.

– Согласен, согласен, только, прошу вас, не забывайте титуловать меня превосходительством. Приятно, знаете ли. Поклончики, там, улыбочки… все такое…

Возбужденный Инукаи готовился занять пост главы кабинета министров, а газеты, сообщая об этом назначении, поспешили предсказать скорый конец маньчжурской авантюры милитаристов.

Хитоси, две недели назад покинувший Гёттинген, услышал о новом премьере в Гонконге.

– О, черт! Вот старый прохиндей!

Минуты тянулись, Исивара и Итагаки торчали на причале под зонтиками, о которые колотились крупные и частые капли дождя. Генералы решили перехватить Хитоси при сходе с парохода, но дождь заставил их раскаяться в этом решении. Военные их ранга поджидают какого-то штатского шпака под дождем – смех да и только!

Вокруг толкутся корреспонденты, надеясь перехватить какую-нибудь знаменитость, генералам приходится блеснуть погонами, чтобы протолкаться сквозь пишущую братию.

Хитоси мрачен, не слишком удивлен при виде встречающих – возможно, по причине явной переутомленности.

– Привет, – ухмыляется Исивара. – У нас проблемы.

– Читал, – кивает Хитоси и отдает распоряжения носильщику.

В машине тесно, рычит мотор, клацают «дворники», приходится разговаривать, напрягая голосовые связки, чуть ли не кричать.

– Прежде всего, что с Германией?

– Интересные контакты, особенно два. Первый – австриец Гёдель, гений-демонстратор. Второй – Тьюринг, еще студент, но весьма одаренный. Я у них много почерпнул. Если начальство не против…

– С генеральным штабом никаких проблем, – заверяет Исивара. – Можно начинать работать на том же заводе в Сога.

– Прекрасно. Машина будет готова меньше чем за год.

– Если эта гнида Инукаи нас не поджарит до этого.

– Говорят, что он жаждет нашей крови. Пока его сдерживают, но надолго ли этого хватит…

– Вы ему придаете слишком большое значение. Семь лет прошло, он все забыл.

– Такие ничего не забывают. Мне кажется, он и не подох до сих пор только для того, чтобы отомстить.

– Он может все испортить. Пока все у нас гладко катится, как по асфальту. Китайцы, кажется, до сих пор не сообразили, что на них напали. Прогулка, а не война.

– Но из-за этой протухшей кильки Инукаи все может накрыться. Поет о мире, о демократии, с радио не вылезает, цитирует Токосукэ Накаэ.

– Токосукэ Накаэ… – задумчиво повторил Хитоси.

– Филосо-о-о-офия, – презрительно протянул Исивара. – Мыслители, тоже…

– Институционалисты и парламентаристы, конституционалисты и интернационалисты… Тьфу! Язык сломаешь.

Автомобиль пересек три моста, приближаясь к центру Токио. От постоянных толчков и прыжков на ухабах у Хитоси ныла отбитая задница. Тем не менее он внимательно слушал военных.

– Не беспокойтесь о своей Маньчжурии, продолжайте. Этим Инукаи я займусь. В первую очередь его идеями. А дальше будет легче.

«АНТИНАКАЭ

Хитоси Сога

Во всем мире, в том числе и в Японии, немало людей, неумеренно восторгающихся парламентской демократией. Это модное зло совсем не столь безобидно, как может показаться на первый взгляд, и его следует беспощадно искоренять.

Мы живем в стране, растерявшей традиционные ценности. Запад подорвал не только нашу торговлю и промышленность, он, что самое страшное, лишил нас наших идей, нашего образа жизни. На протяжении многих лет Запад разрушает наше наследие. Мы стыдимся традиционных костюмов, неумеренно обжираемся, наши девушки отказались от элегантных кимоно и обрезают волосы на манер заокеанских красоток. И так же как западная мода не красит нашу молодежь, чужие идеи не могут развиваться на отечественной почве.

Две великие буржуазные революции XVIII века, американская и французская, создали модель современной парламентской демократии. Они ввели понятия свободы и равенства в правах всех индивидов общества. В конце прошлого века японский мыслитель Токосукэ Накаэ попытался, и весьма неуклюже, пересадить эту модель на почву архипелага.

Для западной мысли концепция личной свободы не столь нова. Она представляет старое понятие свободной воли, подробно разработанное отцами христианской церкви, начиная от святого Августина и кончая Игнатием Лойолой. После Декарта и появления „субъекта" эта свободная воля все больше окрашивается индивидуальным сознанием и в XVIII веке превращается в грубо сколоченную нелепость, которую философы эпохи Просвещения называли „субъект-суверен". Первоначальная идея настолько исказилась, что Римская церковь отвергла эту интерпретацию и использовала ее против французских революционеров. В наши дни, однако, сторонники парламентской демократии используют концепцию эпохи Просвещения без всяких сомнений.

Интересно, что они забывают при этом упомянуть резко отрицательное отношение к парламентской демократии двух наиболее заметных мэтров философии Просвещения-Жан-Жака Руссо и Иммануила Канта. Первый не испытывал абсолютно никакого доверия к делегированию власти. Второй совершенно справедливо заметил, что большинство отнюдь не всегда право. Использовать эти имена в поддержку концепции – либо невежество, либо вопиющее лицемерие.

Демократия XX века напоминает в общих чертах демократию века XVIII. Она несколько стушевалась в ХIХ веке, когда против нее выступили Карл Маркс и Зигмунд Фрейд. Немец постулировал существование классов, показав, что система функционирует не для народа в совокупности, а лишь для одного класса. Венский еврей нанес еще более грубый удар. Открытие подсознания ставит под вопрос принцип свободы личности. Как может свободно действовать индивид, не зная движущих им глубинных импульсов?