Книга Беглый огонь - Петр Катериничев

– Вы – юридическое лицо? – строго осведомился сержант.

– Нет. Физическое, – дружелюбно ответил я и подумал: причем не раз набитое за тридцать с лишним годков!

– Физические лица обслуживаются на Лебедева, сорок.

– А это где?

– Вы на машине?

– Нет. Я турист.

– Восемь остановок двенадцатым троллейбусом.

– Спасибо.

Вот так вот, по-доброму осветив все вопросы, двухметровый рейнджер, закованный в броню, исчез за светонепроницаемой дверью, продолжая охранять тайну вкладов и организации. Я же спускался с парадного крыльца, удрученно мечтая о том времени, когда физические лица будут приниматься за этими шпионскими стеклами так же учтиво, как и юридические особи…

Феномен всех банков состоит в том, что отдать им на сохранение деньги куда проще, чем получить их обратно. Особенно по кредитке, пока еще редкой в родном Отечестве, как Птица-Говорун. Или – уже редкой: ведь, как писал классик, всех Говорунов истребили.

Процедура изъема денег, вложенных лично Димой Крузенштерном на мою кредитку в крупнейшем банке Москвы, заняла почти четыре часа. Я выписал довольно крупную сумму и всерьез опасался, что таковой в банке не окажется: наличные рубли были в дефиците, о чем я узнал по надписи на окошечке обмена валюты.

Хорошо еще, что я загодя, в троллейбусе, догадался достать паспорт из джинсового кармана и кое-как расправить, дабы придать индивиду на фото хотя бы кое-какое сходство с оригиналом. Кроме того, я, наверное, разучился расписываться. В банке я оставил не менее тридцати своих автографов, пока вышло нечто, похожее на подпись. Но и это не помогло: хорошо одетый сорокалетний клерк уныло появлялся в окошечке, уходил что-то запрашивать, появлялся снова, исписывал кучу бумаг, исчезал, появлялся… У меня даже возникло подозрение, что дядька просто-напросто валяет ваньку: никуда он не ходит и никого ни о чем не запрашивает, а просто курит втихаря на черной лестнице, тянет время, ожидая конца рабочего дня, чтобы объявиться снова в окошечке за пять минут до «звонка» и, радостно потирая руки и гримасничая, произнести детскую дразнилку: «Обманули дурака на четыре кулака!»

Охранники в цивильном поглядывали на меня уже с явным неодобрением и излишней строгостью; да я и сам уже начал сомневаться: уж не подделал ли вице-президент «Континенталя» эту кредитку из той же детской шалости?

Мысли о гибели Димы Крузенштерна настигали меня смертной тоской, но я гасил, блокировал их на подлете: мучить себя ими, когда дело еще предстоит, значит свалиться в идиотскую истерику и завалить задание. Димино задание. Оно было для него важным, и я его выполню. Второе я поставил себе сам: найти убийц Круза. И исполнителей, и заказчиков. Причины «приказа на ликвидацию» меня интересовали лишь в той степени, в какой это помогло бы мне вычислить этих людей.

Казалось бы, какое мне дело до всех этих дрязг? Свою бы шкуру спасти или хотя бы отмыть. Восседая в мягком кресле в презентабельном зале банка, я не забывал о том, что меня разыскивают по обвинению по меньшей мере в трех убийствах, и виной тому – непонятные и ненужные мне разборки банкиров, которые и банкуют: тасуют неизвестную мне колоду. Дела до их денег мне точно никакого, так с чего бы упираться? Куда как проще сдаться под могучую «крышу» генерала Крутова и опосля всех прояснений, пусть не сразу, пусть через год или два, зажить мирной сапой переводчиком с иностранного или, на худой конец, консультантом аналитического еженедельника «Копай глубже».

Но я так не поступлю. Да, мне плевать на банкирские разборки, мне плевать на многое теперь, но… Дима был моим другом, и я найду его убийц. Когда-то один поэт сказал о другом: «невольник чести». Нет ничего праведней такой неволи, ибо только она есть и истинная воля, и истинная ценность, и высшая целесообразность. В Евангелии сказано просто: «Кто душу свою положит за други своя, тот спасет ее».

Деньги мне выдали-таки до закрытия. Чему я был несказанно рад. Кое-как распихал пачки крупных ку-пюр по карманам куртки. В глазах клерка прочел тихую собачью тоску: то ли он, как шестеренка банковского механизма, искренне переживал, что, невзирая на все проволочки, с деньгами пришлось-таки расстаться… То ли оттого, что сидеть ему на этом стуле еще лет пятнадцать – двадцать до пенсии и упорного геморроя, считая чужие деньги, делая богаче то клиентов, то банкиров, и тихо так окочуриться потом, став никому не нужной отработанной деталькой, которую заменить окажется легче легкого. А кто говорил, что мир проклятого капитализма – это варенье с сахаром и без хлеба? Волчьи законы? Скорее – человечьи. Как у Омара Хайяма?

Я мир сравнил бы с шахматной доской:

То день, то ночь. А пешки – мы с тобой.

Подвигают, притиснут – и побили,

И в темный ящик сунут на покой.

Ну а мне в ящик пока рановато, и я решил легализоваться в славном Покровске по всем правилам. Вышел на главную улицу города – проспект Калинина – и начал последовательно обходить магазин за магазином, скупая все, что нужно лицу свободной профессии для творческой командировки в не самой дальней российской глубинке. Я решил стать модным московским художником-неформалом, достаточно покупаемым, чтобы сорить деньгами и вести свободный образ жизни, и достаточно неформальным, чтобы местные трудяги кисти и холста не заподозрили неладное, ибо если во мне и умер художник, то абсурдист, и девушку с веслом я могу изобразить только пунктирно: весло отдельно, мухи отдельно, а что до девушки… Да и девушка ли она?

А неформал-нонконформист тем и отличается от маститого раба сурика и ёрика, что может рисовать чем придется, на чем придется либо создавать в глубине творческой личности озарение под названием «Ком-позиция номер пять». Или даже «пять с половиной». В том и пуля. И в славный городок Покровск я прибыл напитаться глубокими культурными традициями. Чем не легенда? Красиво, добротно, хорошо. Понятно, до первого шухера.

Тем самым за пару часов я обзавелся не только парой размашистых творческих пиджаков, широкими штанами, из каждой штанины которых собирался доставать что-нибудь молоткастое и серпастое, типа штопора и абсента, набором карандашей, мелков и темперы, вместительным иноземным саквояжем, куда и забросил все барахло, и наплечной сумкой. Затем завернул в блестящее красивыми фигурными фонарями и пахнущее свежим ремонтом агентство недвижимости и за пару минут довольно дорого сторговал квартирку со всеми удобствами и мебелью и чудным видом на макаронный цех. Уже кое-как устроившись, зашел в рекомендованный мне са-мый фешенебельный салон Покровска, где превратил бородку в продуманную творческую небритость, ибо в запущенном виде она сильно диссонировала с остриженной под «бокс» головой. Для завершенности художественного образа хотел было приобрести парусиновые туфли и трубку, но во-первых, я не знаю, что такое парусина, а в-седьмых, и без трубки будет перебор. Как гласит народная мудрость: ты, чудак, выпендривайся, да знай меру. Не то могут и накостылять.

Нет, была и чисто киношная мысль: покрутиться по рынкам, потереть с братанками и выцыганить себе какой-никакой шпалер для уверенности в завтрашнем дне, но мысль эту отбросил как вздорную. Во-первых, терпеть не могу любой секонд-хэнд, а поношенное оружие в особенности: и не только потому, что ствол может оказаться грязнее грязи; «ТТ» б/у напоминает мне порой собаку бультерьера, взятого трехлеткой непонятно из какого питомника и потому непонятно в какой момент этот друг неизвестного человека запросто вцепится в твою глотку. Во-вторых, оружие есть продолжение тебя самого, и подбирать его нужно тщательно и здраво, если, конечно, позволяют условия. Ну и в-третьих, если ты на «холоде» и тебе понадобилась пушка, значит, ты или псих и тебя пора эвакуировать, или твои дела плохи настолько, что использовать эту пушку ты можешь только с единственной разумной целью: застрелиться.