Книга «Волос ангела» - Василий Веденеев

«Украл где-нибудь», — решил про себя Алексей Фадеевич.

Пашка, наоборот, одет с броским воровским шиком, ярко, как попугай. Жирно блестят набриолиненные волосы с ровной ниткой пробора, тщательно подбритые усики над тонкими, злыми губами. Взгляд пустой и жесткий. Наметанным глазом Невроцкий определил, что под пиджаком у встретившего их еще на станции пригородного поезда Пашки спрятано оружие.

«Надо будет заставить его одеться попроще, а то слишком бросается в глаза, — подумал Алексей Фадеевич. — М-да… Сидим вот, выпиваем. Юрий Сергеевич, который совсем не Юрий Сергеевич, а черт его знает кто такой на самом деле и как его там кличут. Бывший жандармский офицер и главарь банды уголовников со своим ближайшим подручным. Такая вот история… Каждый из нас ненавидит существующую власть по-своему, но одинаково сильно. Каждый хочет своего. И каждый продаст другого, спасая свою шкуру. Теплая компания… До чего докатился ротмистр Невроцкий, — с какой-то слезливой жалостью подумал о себе Алексей Фадеевич, — пить с уголовниками и агентом иностранной разведки. Мерзость! И это я, русский дворянин, сижу здесь, с ними? Хотя Базырев у себя на родине тоже, наверное, не из простеньких, а ведь сидит и глазом не моргнет, подлец. Как будто все так и надо. Дернул меня лукавый связаться с ними. Да теперь уж…»

Алексей Фадеевич, как всегда, лгал, лгал даже самому себе. Со старым знакомым Базырева — бывшим хозяином роскошного кабинета в одном из петербургских особняков — Невроцкий связался давно, еще до мировой войны. Именно он и помог Алексею Фадеевичу быстро продвинуться по службе, вовремя убраться из Польши при наступлении немцев, потом заботливо пристроил в Петроградское жандармское управление на работу, связанную с разъездами. Даже в сумятице революции и Гражданской войны старый знакомый не оставлял Невроцкого своим вниманием. Теперь сведения о «грехах» бывшего жандарма надежно хранились в сейфах секретной службы некоей Империи, как любил выражаться старый знакомый…

— Позвольте «дворяночку»? — протянув руку к пачке папирос, попросил Антоний.

— Пожалуйста, Николай Петрович… — Базырев угостил всех папиросами. Закурили.

— Дело есть, — помолчав, начал Базырев. С удовлетворением отметил, как сузились хищно глаза Антония и, не умея себя сдержать, нетерпеливо заерзал на стуле Пашка Заика. — Крупное дело… — со значением, медленно повторил Юрий Сергеевич, — очень крупное. Широкое. Надо людей, но не много. Лишние люди — лишние разговоры. В дело брать будем втемную, не посвящая во все детали, а только на выполнение отдельных поручений. Есть ли люди?

— Как не быть. Фартовые ребята еще не перевелись. Но долю от добытого какую-никакую, а давать им придется. — Антоний медленно обвел глазами сидящих за столом, отмечая, как они реагируют на его слова. — И, как всегда, вы должны обеспечить нам работу без проигрыша. Что за дело?

— Денежное, — лаконично пояснил Юрий Сергеевич, воздержавшись от изложения подробностей.

— Банк бомбить? — не удержался Пашка. — Помню, в семнадцатом шниферы[8]в Харькове отбомбились. За всю масть — на два миллиончика!

— Банк — это непросто, — приминая в грязной тарелке окурок папиросы, сказал Антоний. — Балеринку[9]надо хорошую, да и не одну, а то сделают такую, что дырку провертишь с гривенник величиной, а надо с пятак, иначе килечник[10]не войдет и шкапчик не вскрыть. Надо знать, где блинов[11]побольше, какая охрана, заранее иметь планы хранилищ… И мокрое это дело, если охрана есть. К тому же не наш закон банк брать, мы по другой части.

— Верно рассудил: банк нам ни к чему — это против государства. Сразу свору легавых спустят по следу, не старое время. — Юрий Сергеевич засунул пальцы за проймы жилета, по-хозяйски развалившись на стуле.

Внимательно слушавший Невроцкий с какой-то ревнивой злостью отметил, что непонятные ему тарабарские слова блатного жаргона — «музыки» — воспринимаются Базыревым как само собой разумеющееся, давно и хорошо знакомое.

— Согласен… — Антоний бросил в рот щепоть квашеной капусты, пожевал. — Тогда, если не банк, не пойму, куда вести нас хочешь? Неужто по старым следам?

— Угадал, Николай Петрович, именно по старым следам, по храмам, в настоящее время плохо охраняемым. Церковь теперь вне государства, каторги у большевиков нет, анафеме тебя не предадут, а у долгогривых попиков добра хватает. Почему его не взять?

— Маклака,[12]боюсь, не найдем на церковное золотишко. Народец мельчает, — покачал головой Антоний.

— Ну, об этом моя забота, — успокоил его Базырев, — главное — взять, а куда деть будет, придумаем. Но кроме металла и камней нужны хорошие иконы, особо старого письма: владимиро-суздальского, новгородского, северного, если выгорит, то и московской школы Ушакова. Как?

Пашка натужно сопел, не решаясь влезть в разговор. Чувствовал — дело пошло серьезное, мешать нельзя, договариваются хозяева: больший с меньшим.

Бывший жандармский ротмистр молча курил, переводя глаза с задумавшегося о чем-то Антония на смотревшего с легкой улыбкой Базырева, смотревшего вроде на всех и ни на кого в отдельности.

Сейчас сухопарый, блондинистый Юрий Сергеевич почему-то напомнил Невроцкому кота Ангела — ленивый прищур глаз, мягкая, расслабленно-безразличная поза и в то же время — готовность мгновенно собраться, выпустив когти, вцепиться и рвать, рвать…

«Съехать надо от него на другую квартиру, — решил для себя Алексей Фадеевич. — Взять побольше денег и съехать. И новую квартирку потихоньку себе приискать, еще одну, о которой ни Базырев, ни эти дельцы уголовного мира ни сном, ни духом знать не должны, — береженого Бог бережет!»

Невроцкий давно привык постоянно беречься — иначе не вытянул бы всего выпавшего ему на долю за последние годы. Теперь новый зигзаг в его судьбе, новые хлопоты, новые обязанности. Сводить знакомство с ВЧК он совсем не хотел, но жизнь — штука круглая. Это Алексей Фадеевич вывел для себя тоже давно. Не без некоторых оснований считая себя человеком достаточно искушенным в сыске, он по опыту знал: такое знакомство может состояться и заочно, без его участия и помимо его желания. Кто гарантирует, что этот сопящий, как закипевший самовар, Пашка не захочет после задержания его облегчить свою участь чистосердечным признанием товарищам из ЧК? На первом же допросе и «отдаст человечка», как любили говорить в жандармском корпусе. Кто ему ближе — Антоний или он, Невроцкий? Из-за Антония Пашку блатные дружки потом и прирезать где-нибудь под забором могут, а из-за него? Нет, все надо проверять и беречься самому, только самому. И смотреть за всеми в оба, ничего не пропуская…