Книга Невидимые руки - Стиг Сетербаккен

Дверь открылась. В прихожей стоял невысокий мужчина в очках. Он был почти лысым, макушка блестела, и все же вид у него был моложавый, как это бывает с артистами, которых гримируют под стариков. Одет он был в синие шорты и белую футболку и стоял, опустив взгляд. Я подождал, пока он поднимет глаза, но его взгляд словно прилип к полу.

— Видар Санде? — спросил я.

— Да, — сказал он.

Голос был таким тихим, что я с трудом улавливал слова.

Я вынул служебное удостоверение. Он покосился на пропуск. На мгновение я увидел его голубые глаза. Он тут же опустил взгляд и стал покачивать головой, словно кто-то включил его, как заводную игрушку.

— Могу я войти? — спросил я.

Он долго стоял и кивал, потом отступил на шаг.

— Да, — сказал он очень тихо.

Он повернулся и начал идти назад по коридору, продолжая кивать. Я вошел и закрыл за собой дверь. Его пластиковые сандалии стучали по полу. Мы оказались на кухне, у которой был такой вид, словно здесь никогда не стряпали. Пахло чем-то кислым, прогорклым. Санде сел на стул у круглого стола с маленькой клеенкой.

— Вы проживаете один? — спросил я.

— Да, — сказал он, его глаза нашли на полу новое любопытное место и застыли на нем.

— Вы часто посещали магазин Яроша Малтека? — спросил я.

К моему удивлению, он, отвечая, поднял взгляд, но посмотрел куда-то в сторону, а не на меня.

— Да, — сказал он и снова начал кивать.

— А что вы там покупали?

На его лице появилось странное выражение, какая-то хитринка, как у мальчишки, который во что бы то ни стало хочет сохранить секрет.

— Порнографию?

Он тихо закашлялся.

— Какого типа порнографию вы там покупали? — спросил я.

Он немного подождал, потом сказал:

— В каком смысле?

— Кто вас интересует? Мальчики или девочки? Дети или взрослые?

— По-разному, — сказал он. — По-разному бывает. Зависит от настроения.

— Можно мне взглянуть на ваши покупки? Пройти в квартиру?

— В чем… — Он помедлил. — В чем дело, собственно говоря? — осторожно добавил он и засмеялся, видимо неуверенный, вправе ли он тоже задавать вопросы.

Я посмотрел на него. Установить его возраст было совершенно невозможно, что-то между тридцатью и шестьюдесятью. Руки белые, кожа походила на резину. У меня во рту вдруг появился привкус коньяка и чувство тошноты. Казалось, будто я при каждом вдохе глотал эту кислую вонь, которая нас обволакивала.

— Что у вас на первом этаже?

Он не ответил.

— Там комната?

— Да.

— Там кто-нибудь живет?

Он засмеялся:

— Нет.

— С вашего позволения я туда загляну?

Он поднял руку ко рту и ногтем мизинца стал ковыряться в зубах. Меня это удивило, казалось, что в этом доме никогда не готовили. Я вышел в коридор, посмотрел по сторонам и заметил дверь слева от входа, на которой был приклеен плакат с Уле Сульсчером в форме «Манчестер юнайтед». Я услышал шаги Санде за собой, и в тот момент, когда он должен был оказаться рядом, я повернулся и сильно его толкнул. Он с грохотом стукнулся о стену. После этого мы встали другу против друга. Он почесал локоть. Я понял, что других попыток помешать мне с его стороны не будет.

— Вперед, — приказал я чуть погодя.

Он подошел к двери и открыл ее. Я пошел за ним и чуть не упал, пришлось вцепиться в перила, чтобы сохранить равновесие.

Я увидел большую комнату, почти без мебели. Только белый диван, низкий стол, книжные полки без книг, большой телевизор и игровая приставка. По полу были разбросаны диски с фильмами и играми. Оба окна плотно закрыты толстыми пластинами поролона, в щелях пузырился засохший силиконовый герметик.

— И кто же тут живет? — спросил я.

— Я, — сказал он и попробовал засмеяться. Его смех был похож на шелест.

Я поднял один журнальчик из тех, что лежали на столике, это был детский журнал-раскраска, со стишками.

— И это вы читаете?

Он ничего не говорил, только почесывал локоть и качал головой. Мне стало за него больно. Казалось, ему стыдно, что теперь кто-то увидел его мерзкое гнездо, о котором никогда не должны были узнать другие люди.

Еще одна порция коньяка подкатила к моему горлу. Журнальчик выскользнул из руки и шлепнулся на пол. Мне показалось, что еще немного, и меня стошнит.

— Где она? — спросил я.

Как будто именно этого вопроса он и ждал, потому что быстро сунул руку в карман и вытащил связку ключей. Следуя за ним, я подошел к белой запертой двери. Чувство опасности заставило меня вынуть пистолет из куртки, пока он бренчал ключом в замочной скважине. Тошнота и головокружение исчезли. Я пистолетом показал ему на дверь. Он посмотрел на пистолет, открыл замок, но ничего не сказал.

В комнате стоял терпкий запах мочи. Потолок и стены были обиты картоном от коробок с яйцами. Большое окно закрыто таким же способом. На полу лежала одежда, картонные стаканчики и тарелки с остатками еды. У стены стояли два пакета с памперсами. Из маленького телевизора на табуретке доносилась музыка.

Мария сидела на кровати под окном. Пижамные штаны были ее единственной одеждой. Она не подняла головы, когда мы вошли.

Я подошел к ней. Вокруг лодыжки была веревочная петля, привязанная к стойке кровати.

— Мария? — сказал я и положил руку ей на голову, но она не отреагировала, вообще не заметила прикосновения, не поняла, что рядом кто-то есть.

Я погладил ее по щеке и осторожно взял за подбородок. Ее взгляд, встретившийся с моим, был совершенно пустым.

— Мария? — сказал я. — Ты меня слышишь?

Никакой реакции. Когда я отпустил подбородок, голова повернулась обратно к телеэкрану.

— Что вы с ней сделали? — спросил я.

Когда я обернулся, Санде побежал к двери. Я бросился следом, ухватил его за футболку, стукнул пистолетом по губам. Губа треснула, тонкой струей потекла кровь. Он откинулся назад, упал на пол и уронил очки.

Я взглянул на Марию, она повернулась и молча смотрела на нас.

Но мне казалось, что она не здесь. То, что раньше звалось Марией, теперь исчезло, а здесь осталась одна оболочка. Я подумал, что она провела целый год привязанной к этой кровати. Шли дни, он занимался своими делами на верхнем этаже, Мария проводила время здесь, взаперти. Вечерами, пока он сидел и смотрел телевизор, он, может быть, даже не вспоминал о ее существовании, о том, что она была этажом ниже. Как часто он вообще вспоминал о ней? Как часто спускался к ней? Что он с ней делал, когда сюда приходил? Стыдился ли он за свои поступки или только с нетерпением ждал следующего визита? Они разговаривали или он держал ее в постоянном забытьи, накачивая таблетками? Как долго он собирался держать ее в этом доме? Бывали у него приступы раскаяния, когда он собирался отпустить ее, или же он уверенно следовал своему сумасшедшему плану? А у него был план или же он случайно наткнулся на нее в тот апрельский вечер и случайно решил похитить? В тот вечер тоже шел дождь, он предложил ее подвезти на своей машине? Сколько времени прошло, прежде чем она поняла его намерения? Она лежала на заднем сиденье машины и кричала или он уколол ее каким-нибудь снотворным? Он на нее набросился сразу по приезде домой или выжидал, откладывал, предвкушал и только потом изнасиловал?