Книга Мильтон в Америке - Питер Акройд

— Знаете, Перси, — сказал он, — сейчас я готов поверить, что звезды сделаны из творога и сыворотки и люди по ту сторону земли ходят вверх ногами. Все стало возможно.

Возвратившись, он описал Мильтону события этого дня, и ему показалось, что слепец встревожился, слушая об индейском волшебнике. «Такого не должно быть, — сказал он. — Это против правил и нравственности». Он ощупал свою ногу и тяжело вздохнул. Именно в ту минуту Гусперо внезапно решился рассказать ему об индианках из Мэри-Маунт — как некоторые из них повыходили замуж за англичан и нарожали детей. Услышав это, Мильтон, с пылающими щеками, вскочил и вышел в сад. До Гусперо донеслись бормотание и стоны, поэтому он испуганно поспешил к окну. Мильтон, на коленях, вдыхал запах цветов, а затем, совершенно внезапно, начал выдергивать самые душистые из них и бросать на тропу. Это были любимые цветы Кэтрин, посаженные ею аккуратно и любовно — и вот они пали жертвой опрометчивой прополки. Гусперо бросился туда, крича, что это нужные цветы.

— Нет, Гусперо, ты ошибаешься. Кэтрин запустила сад. Все это сорняки, — произнес Мильтон с ликующим видом и добавил: — Я созываю торжественное собрание братии.

Гусперо не собирался посещать Мэри-Маунт в ближайшие недели, чтобы гнев Мильтона остыл, однако ему пришлось отправиться туда раньше, чем он рассчитывал. Занемогла его приемная дочь, Джейн Джервис. Она страдала коликами, и в летнюю жару ее недуг так усилился, что Гусперо и Кэтрин начали опасаться худшего. Аптекарь из Нью-Мильтона прописал чемерицу, но ее действие продолжалось всего час или два, после чего боли возобновились. Смирения Тилли и Элис Сикоул громко и часто молились у постели ребенка, но поскольку мольбы о здравии неоднократно дополнялись замечаниями о тщете земного благополучия, Гусперо не был убежден в том, что их рвение пойдет на пользу.

— Вам пора, леди, — сказал он однажды утром, едва встало солнце. — Ребенок пытается уснуть.

Смирения Тилли запротестовала:

— Это делается ради спасения ее души.

— Сейчас меня больше заботит ее тело.

Элис Сикоул прижала ладонь ко рту.

— Вы говорите не то, молодой человек. Тело всего лишь оболочка.

— Опять же ловушка, Элис.

— Его можно опять же отшлепать, дражайшие леди, или вывести за дверь. А теперь, пожалуйста, оставьте нас. — И он начал выпроваживать их на улицу.

— Мистер Мильтон этого бы не одобрил!

— Прочь! Кыш!

— Право слово, Кейт, — сказал Гус, возвратившись, — эта вера скорее губит, чем исцеляет. — И тут ему пришло на ум святилище в Мэри-Маунт, где была помещена статуя Пресвятой Девы. Кемпис рассказывал ему о целительных свойствах тамошней воды, и вот, не долго думая, он взял лошадь и вместе с Кэтрин и Джейн отправился за реку. Его жена никогда не бывала в поселке, слышала только, что это вавилонский рог или новый Содом, и ей страшно было являться туда просительницей.

— Морерод рассказывал мне, — говорила Кэтрин, когда они проезжали поросшую кустарником местность, — что их священникам дают пить кровь.

— Да, да, Кэтрин. А их облачение шьется из кожи мертвецов. — Ее глаза округлились. — А едят они, как дикие ирландцы, окорочка младенцев — так мистер Мильтон говорил.

Поняв, что муж ее дурачит, Кэтрин ущипнула его за локоть.

— Это то самое, что он называл аллегорией?

— Они мирные и приветливые люди, не хуже любых других, Кейт. Я знаю, он обзывает их всякими звериными и рабскими кличками…

— Вчера еще назвал гнилыми объедками.

— …Но они добротой и сердечностью никому не уступят. Я знаю, что братьям не по душе католическая религия…

— Они просто верят тому, что им говорят.

— …Но вреда от нее никакого. Приятно послушать, посмотреть, да и курения понюхать.

Лошадь внезапно дернулась, девочка проснулась и начала плакать. Стараясь ее успокоить, Кэтрин ладонью прикрыла ей голову от солнца.

— Если они сумеют облегчить эти муки, — сказала она, — я стану поклоняться палкам, камням — чему угодно.

Вскоре они достигли Мэри-Маунт и Гусперо, разыскав Кемписа, тут же получил разрешение отправиться с ребенком к священному источнику. Индейский жрец был предупрежден об их прибытии и вышел из своего дома в длинном черном одеянии, сшитом из медвежьей шкуры. Но девочка, судя по всему, не испугалась и не переставала улыбаться, пока индеец вел их к святилищу.

— Хорошо поживаете? — произнес он по-английски. — Хорошо?

— Хорошо, сэр. — Гусперо указал на живот Джейн. — Болит, сэр. Вот здесь болит.

Жрец взял девочку на руки. «Хорошо, — шепнул он. — Ничего». Источник находился в нескольких шагах от святилища, и им было видно, как струится вода, теряясь между плоскими белыми камнями. Жрец положил девочку на берегу, наполнил водой раковину и ласково поднес ей. Она медленно выпила, не сводя глаз со старика в медвежьей шкуре. Затем он набрал горсть воды и, бормоча что-то нараспев, вылил на лоб ребенку. Вскоре девочка заснула, и жрец отнес ее обратно в тень каменного святилища. Он уложил ее к ногам Пресвятой Девы и добавил еще несколько слов на индейском наречии. Кэтрин и Гусперо слышали доносившийся со всех сторон шум леса и крики животных за спиной.

— Надеюсь, — шепнул Гусперо, — Дева Мария понимает индейскую речь.

— Это всего лишь гипс.

— Так мне говорили.

Часом позже Джейн Джервис пробудилась и просияла улыбкой. Боль оставила ее.

4

Новость, которую я услышал от юноши, потрясла бы и мудрого Соломона. Рассказ об отвратительных нравах Мэри-Маунт преисполнил меня, дорогой Реджиналд, чувством, которое я назвал бы святым и провидческим гневом. Братья собрались на мой призыв, и я без промедления обратился к ним с речью. «Нечестивые язычники сами призывают на свои головы грозное воздаяние, — сказал я. — Среди них есть заклинатель. Они практикуют чернокнижие. — Раздался хор вздохов и стенаний, прозвучавший музыкой для благочестивого слуха. — Но ужас их деяний этим не ограничивается. Я не решаюсь осквернить это священное место, называя их беззакония. Я не решаюсь…»

Но тут я понял, что Господь требует от меня более тонкого плана и расчета. Если, дорогой брат во Христе, мне назначено истребить этих упившихся и ужравшихся супостатов, я должен действовать постепенно и с оглядкой. Я должен нежнейше вскармливать свой народ, прививая ему твердость перед лицом этой похотливой шайки. Прав ли я, дорогой брат? Остается надеяться, что прав. Тут я сменил тон на более спокойный. «Однако дух-просветитель, всегда помогавший мне вершить нерядовой труд, выделяет из их многообразных пороков один. Это, добрые братья и сестры, пьянство. — Я взялся за один из корней греха и мне не терпелось вырвать его из почвы Новой Англии. — Трепещу, произнося это, но паписты пьянствуют ежедневно, безудержно и ненасытимо. Однако и мы не беспорочны. О нет. Нас тоже не обошла эта порча. Моих собственных ноздрей касался на этих благословенных улицах запах спиртного. А ушей — буйное пение в неурочные часы. Разве я не прав? — Не слишком ли я был суров, мой дорогой Реджиналд? — Кто осмелится опровергнуть мои слова? Кто из вас со мной поспорит?»