Книга Маленький человек из Опера де Пари - Клод Изнер

— Простите, — перебил Виктор, — я пришел не для того, чтобы изучать вашу противопожарную систему, я…

Но Рике будто не слышал:

— А ежели потребуется, так компрессионные аппараты дадут струю помощнее торнадо. Двенадцать тысяч литров воды — это ж Везувий потушить можно! Короче, бояться нечего. А Жеже взял и шею себе свернул…

— Вы о месье Аженоре Фералесе?

— Какой был мужик! Тот еще брюзга, конечно, но чтобы друга из беды вытащить, пополам бы порвался. Десять лет назад я чуть было не потерял работу — черт меня дернул однажды набраться прямо на посту, ну и… В общем, Жеже меня отстоял тогда перед начальством — сказал, это он во всем виноват, мол, сам предложил мне выпить, и заверил, что такого больше не повторится. А теперь он танцует вальс-бостон со святым Петром…

У Рике на глазах выступили слезы, Виктор вывел его на улицу, и они устроились на скамейке.

— Вы будете участвовать в ночном бдении?

Старик покачал головой:

— Мария так убивается по мужу, что хочет побыть одна. Она потребовала, чтобы гроб на эту ночь поставили в их спальне, а нас ждет завтра, на похоронах. Лишь бы только чего над собой не сотворила, бедняжка…

— Она по-прежнему живет на улице Скриб? — бросил пробный камень Виктор.

— С чего бы? Никогда она там не жила! А после свадьбы они сняли двухкомнатную квартирку на проезде Тиволи,[67]в доме четыре-бис, там еще лавчонка, в которой зонты продают.

— Ваш друг погиб в день своего рождения?

— Эх, что да, то да. Шикарный был день рождения! Как хорошо все начиналось — подарки, сладости, вино, мы вскладчину такой праздник устроили… Я ему посеребренную зажигалку подарил, чуть по миру не пошел. А вино какое было, ух, крепкое, можете не сомневаться! — Рике Лёсюэр даже языком прищелкнул. — Потом кое-кому из наших понадобилось отлить, ну и наткнулись в уборной на ту надпись…

— Что за надпись?

— Какой-то негодяй на стене нацарапал, что Мария… э-э… верностью не отличается. Аженор раскричался, что это Мельхиор Шалюмо натворил, но вы не думайте, что…

— А кто это — Шалюмо?

— Человечек он довольно мстительный, конечно, но в каком-то смысле я его понимаю: ростом он не вышел, мне по плечо, вот все бедолагу и задирают, посмеиваются над ним. Я в школах не учился, месье, но знаю, что люди называют противоестественным не то, что противоречит природе, а то, что противоречит их правилам и обычаям, а их правила и обычаи требуют, чтобы все было по единой мерке скроено. Со мной Мельхиор вполне любезен. Честное слово, не верю, что он мог написать подобные гнусности про Марию, этот парень ее опекал, когда она еще девчонкой была.

— Что же было дальше на дне рождения?

— Ну, наелись все от пуза. Аженора еще и пряничную свинку с его именем на боку съесть заставили, хотя он всячески отбивался.

— Пряничную свинку? — насторожился Виктор.

— Ее самую. После пирушки Аженор пошел потолковать с осветителями — что-то у них там стряслось. Ну а дальше…

Виктор поднялся со скамейки. Стало быть, Жозеф угадал верный путь — по следам пряничных свинок, предвестниц смерти. Нужно срочно принять меры, пока кто-нибудь еще не стал жертвой… Жертвой чего? Несчастного случая? Злой судьбы? Или яда, подмешанного в пряничное тесто?

Инспектор Вальми проводил взглядом сыщика-любителя, бросившегося ловить фиакр, и беспечной походкой направился к лавочке, на которой сидел Рике Лёсюэр, погрузившийся в созерцание уличных часов.

— Уважаемый, я служу в Префектуре полиции. Позвольте прервать ваши размышления и осведомиться, о чем с вами беседовал тот лже-писака?

— Вот! — оживился Рике Лёсюэр. — Все писаки лгут. А потому что не знают ничего. Говорит, Мария жила на улице Скриб — ну надо же, удумал!

— …Проезд Тиволи, дом четыре-бис. Не кукситесь и не смейте обвинять меня в том, что я расследую в одиночку. К Марии Фералес поедете вы, я подменю вас в лавке, — прошептал Виктор на ухо Жозефу.

— А что я скажу клиентам? Тут один разыскивает «Метаморфозы» Овидия в четырех томах, изданные с тысяча семьсот шестьдесят седьмого по тысяча семьсот семьдесят первый год, — и только потому, что хочет полюбоваться на иллюстрацию Буше «Похищение Европы». Похоже, это будет стоить ему целого состояния… А другой ворчит и торгуется — у нашего «Декамерона», видите ли, переплет, конечно, старый, но слишком ординарный, чтобы выложить за него две тысячи сто франков, которые мы запросили.

— Я ими займусь. Не забудьте главное: пряничные свинки и Мельхиор Шалюмо. Если найдете улики, не возвращайтесь сюда — позвоните мне вечером на улицу Фонтен и просто скажите: «Со свинкой все в порядке». Это будет означать, что завтра в семь часов мы встречаемся в «Утраченном времени», где и обсудим наши дальнейшие действия.

Жозеф сердито оделся — накинул плащ и нахлобучил кепи. «Я весь день на ногах, бегаю тут от полки к полке, а он меня на задание посылает… Впрочем, все-таки шурин у меня молодец — ведь мог бы и сам к свидетельнице, а взял и уступил мне…»

…Через час Жозеф, который сел не на тот омнибус, уехал бог знает куда и заблудился, стоял на мосту Европы и считал железнодорожные составы, извергавшие облака пара. Вдруг сзади кто-то ткнул его кулаком в плечо. Молодой человек резко обернулся, собираясь дать сдачи, но тотчас успокоился, обнаружив перед собой толстяка флегматичного вида в старом коричневом костюме и потрепанном котелке. Толстяк пошмыгал носом, будто принюхивался, как гончая, взявшая след, выхватил в последний момент клетчатый платок и от души чихнул в него.

— Чертова сенная лихорадка!

— Месье Гувье! — улыбнулся Жозеф. — Как всегда, в делах, в заботах?

— Считайте, в командировке. В «Пасс-парту» завелась рубрика «Искусство», и счастливый избранник — я. В галерее на улице Лафит опять выставили какую-то мазню — иду любоваться. У художника ни грамма таланта, зато целый пуд связей. А слышали эту историю? Два месяца назад толпа каких-то кретинов чуть не передралась перед картинами из коллекции покойного Кайботта,[68]которые наконец-то выставили во временном хранилище Люксембургского музея! Как сказал один мой коллега, «эта экспозиция — окончательный приговор живописи, называемой импрессионистской: все, кто представляет ее здесь, за исключением двоих-троих, — импотенты». Невольно задаешься вопросом, кто будет заселять Францию.