Книга Роковой перекрёсток - Клод Изнер

— Женщины, которые сейчас гуляют здесь, утром принимали участие в эксперименте по внушению. Гипноз — это конек профессора Шарко. А вот отделение для тех, у кого тихое помешательство, в основном это впавшие в детство престарелые пациентки. Руководство не только обеспечивает несчастных всем необходимым, но и заботится об их досуге — чтобы скрасить однообразное существование, к ним регулярно приходят преподаватели вокала… — Студент привел Виктора в большое помещение с угольной печью, где по обеим сторонам от центрального прохода стояли рядами около сорока коек. Никаких занавесок, отделяющих одну от другой, тут не было и в помине.

Продолжая рассказывать, будущий медик склонялся то над той, то над другой койкой. Некоторые из женщин вязали на спицах, другие переговаривались, обсуждая, что это за сердитый господин в пальто пришел к ним сегодня.

— Здесь у нас спокойные пациентки, с манией величия и галлюцинациями, а еще слабоумные всех возрастов.

Виктор хотел было отказаться от продолжения экскурсии, но студент уже деловито перешел в следующую палату.

— А тут буйные, у них бывают припадки и наблюдается повышенная склонность к агрессии. В таких случаях мы надеваем им смирительные рубашки. Это такая одежда из плотной ткани с очень длинными рукавами, которые завязывают на спине. Хотите посмотреть? Не далее как сегодня утром пришлось усмирять одну из больных…

Виктор решил, что с него хватит, и сказал, что торопится на важную встречу.

«Какое счастье, что я не медик», — думал он, быстро идя по коридору.

После долгих блужданий по многочисленным переходам Виктор добрался до кухни, в приоткрытые двери которой виднелись огромные медные котлы, и с ужасом понял, что опять вернулся к палатам умалишенных. Он пошел в противоположном направлении и оказался во дворе, где недавно наблюдал за пожилыми пациентками. Здесь он опустился на одну из скамей.

— Правда, красивый у нас колодец Манон? — обратилась к нему какая-то старушка. — У такого же меня когда-то впервые поцеловал любимый…

— Мадам Бастьен, идите пить травяной настой, а то остынет! — крикнула ей служительница.

— Иду, иду, — вздохнула старушка.

Виктор достал из кармана смятую записку.

— «Абирто, на лево, во дваре манон…» — прочитал он себе под нос. — Так я же сижу во дворе Манон. Манон Леско! Точно! Речь идет о романе аббата Прево… Конечно же! Именно здесь держали Манон, любовницу кавалера де Грие, перед тем, как отправить ее в Америку… Аббат Прево… А. Прево!

Виктор вскочил.

«„Манон Леско“ аббата Прево, — лихорадочно соображал он. — Что это может значить?»

Он не испытывал никакой симпатии к прототипам героев романа аббата Прево и не понимал, почему читатели и критики с таким снисхождением относятся к шевалье де Грие, который воровал и убивал из-за любви к женщине, продававшей свое тело старикам. Он и Манон не останавливались ни перед мошенничеством, ни перед кражей, ни перед обманом, но при этом почитали Господа, знать и особенно — большие деньги. Может быть, в характере Ноэми Жерфлер есть что-то общее с Манон? И ее убийца считал, что вершит правосудие? Или он убил ее из ревности?..

Он вспомнил записку, и у него перехватило дыхание: «Моя милая царица в Приюте, как самое презренное из всех созданий…» Да это же цитата из «Манон Леско»! Точно: Приют! Двор Манон, доктор Оберто. Бессмыслица какая-то… Доктор Оберто и есть убийца?.. Купоросный спирт. Бинт на шее у Ноэми Жерфлер. Нет, не может быть… Что значит «налево»? Там расположена аудитория, где доктор Оберто читает свои лекции?

Он записал у себя в блокноте: «ул. Монж, 68 или 168».

«В понедельник надо нанести ему визит, — продолжал размышлять Виктор, — а сейчас сверить полученную информацию с тем, что удалось разузнать Жозефу в ломбарде. Как неудачно получилось, что вчера мне пришлось подписывать договор аренды, а сегодня утром Кэндзи попросил отнести заказанного Рабле на улицу Друо… Я мог бы выяснить все это гораздо раньше!»

Часы показывали пять минут второго. Он обещал познакомить Таша со своим клиентом Таде Натансоном, который вместе с братом Альфредом недавно возобновил издание журнала «Ревю бланш», посвященного новинкам литературы и живописи. Виктор с огорчением понял, что безнадежно опаздывает на эту встречу, и прибавил шагу.

* * *

Кучер был рад избавиться от нетерпеливого пассажира, который требовал, чтобы он несся со скоростью этих изрыгающих зловонный дым и в общем-то бесполезных игрушек господ Панара и Левассора.[53]Жозеф, довольный, что ему удалось так быстро доставить все три заказа, щедро заплатил вознице и направился к ломбарду. Он решил дождаться, пока служащие начнут расходиться, и проследить за Шарманса до самого дома.

«Надеюсь, мсье Легри будет мной доволен… Ведь и ночник во мраке сияет, словно маяк», — вспомнил юноша слова своего любимого писателя Эмиля Габорио,[54]устраиваясь в нише подъезда дома напротив. Ради того, чтобы раскрыть убийство на перекрестке Экразе, он был готов ждать столько, сколько потребуется.

* * *

Если бы кому-нибудь пришла мысль узнать, что творится в голове у Проспера Шарманса, он был бы сильно разочарован. Этот субъект просто тупо изо дня в день выполнял свою работу. Подвалы ломбарда стали для него неким подобием кокона, и ничто не могло нарушить мерное течение дней в этом замкнутом пространстве. Только здесь, где скапливались в ожидании упаковки многочисленные немые свидетели человеческих судеб, Шарманса чувствовал себя в своей тарелке, а сам процесс обертывания, наклеивания ярлычков и подсчета стал для него чем-то вроде наркотика.

Единственное, над чем ему порой приходилось размышлять, — это как упаковать какой-нибудь предмет необычной формы или нестандартного размера. Такой, например, как внушительных размеров часы, которые принесли своей хозяйке десять франков. Попадающие в ломбард шали и кружева обычно складывали в шкатулки, драгоценные камни и золотые оправы прятали в конверты, которые Проспер Шарманса запечатывал воском, всякий раз испытывая такое чувство, будто ставит клеймо корове из собственного стада. Менее ценные предметы он доверял штамповать мальчишке с почты, а еще одному помощнику поручал складывать квитанции об оценке заклада вчетверо и нанизывать их на бечевку. Потом вещи раскладывали по корзинам и уносили в недра склада по нескончаемым коридорам, заставленным деревянными ящиками и металлическими клетками. В этом пятикилометровом лабиринте, похожем то ли на улей, то ли на пещеру Али-Бабы, хранились груды ковров и посуды, упряжи и зонтов. Прохаживаясь там, Проспер Шарманса представлял себя капитаном гигантского грузового судна.

Он пристроил завернутые в плотную бумагу часы между зонтиком и Псалтирью, посторонился, чтобы дать пройти носильщику с большим ящиком, и скрепя сердце направился к раздевалке. Там он снял казенную форму без единого кармана — руководство ломбарда позаботилось о том, чтобы у служащих не возникало соблазна что-нибудь украсть, — и надел свою одежду.