Книга Греховные радости - Пенни Винченци

— Ну и ладно, — вдруг вспылила она, и по лицу ее полились рекой слезы, — да, я пьяна. И мне хорошо. Хорошо. Я больше не боюсь. И не чувствую себя плохо. Мне просто хорошо.

— Так где ты взяла?

— В подвале.

— Но подвал заперт.

— Знаю. Это ты хитро придумал, Александр. Это-то меня и завело. Я начала искать ключ. А когда не нашла, взяла отвертку и вывинтила замок.

— Ну хорошо, Вирджиния. Давай тогда все это бросим, ладно? Пей сколько хочешь, убивай себя и всех своих будущих детей, и помогать я тебе больше не буду.

— О детях ты лучше помолчи.

— Это почему?

— Ты знаешь почему. Да и в любом случае это сейчас пустой разговор.

— Конечно пустой, если ты собираешься и дальше убивать их.

Она вдруг вскочила и подошла к нему, держа в руках бутылку, которую незадолго до этого поспешно спрятала под стул.

— Ах ты подонок! — прошипела она, и глаза ее сузились, превратившись в тонкие щели. — Подонок!

Он легко выхватил у нее бутылку и толкнул ее назад, на стул.

— Прекрати, Вирджиния, хватит этой мелодрамы. Допивайся до смерти, если хочешь, а меня оставь в покое.

Он отвернулся и направился к двери; она схватила свой стакан, отбила кромку о край стола и бросилась вслед за Александром, обезумев от горя и ярости. Догнала и вонзила ему обломанный стакан сзади в шею; во все стороны жутко брызнула кровь.

Александр прижал ладони к ране, и руки его мгновенно стали красными; он посмотрел на свои руки, потом на Вирджинию и очень спокойно произнес:

— По-моему, надо вызвать врача.

Разумеется, все было аккуратно замято; Вирджиния, трясясь от ужаса, вызвала их семейного врача и рассказала ему о случившемся. Тот приехал, зашил Александру рану на шее, потом отослал Вирджинию из комнаты и очень долго беседовал с Александром; потом он вышел, отыскал Вирджинию и объяснил ей, что Александр действительно очень неудачно упал и сильно повредил себе шею, но все будет хорошо, он поправится, за ним только нужно очень внимательно ухаживать; и за ней тоже, потому что ей понадобятся все ее силы, чтобы заботиться об Александре. Он добавил, что она может сейчас зайти и посмотреть на Александра, — тот, довольно бледный, но бодрый, сидел в кресле и тоже заявил, что поправится и что Вирджинии не нужно слишком сильно переживать случившееся. Александр передал ей, что врач настоятельно советовал, чтобы она пришла к нему на прием, ей необходима консультация; и в том состоянии сожаления и раскаяния, в котором она тогда пребывала, Вирджиния согласилась, заявила, что обязательно сделает это, и в тот же день записалась на прием.

Но к врачу она не пошла. Она записывалась еще не раз, но так у него и не появилась, и в конце концов тот сам приехал на Итон-плейс под предлогом, что ему якобы надо сделать Александру перевязку, а в действительности для того, чтобы встретиться с Вирджинией и постараться втолковать ей, что ей срочно необходима помощь.

Но Вирджинии не было дома; Энджи сказала, что она уехала прямо с утра на встречу с несколькими потенциальными клиентами. Она даже оставила Энджи список их имен и телефонов. Но ни с какими клиентами она не встречалась; она мчалась сломя голову по автостраде М4, и когда полиция наконец остановила ее, она оказалась настолько пьяна, что с трудом сумела выбраться из машины.

В конце концов она все-таки пошла к психиатру. Тот отправил ее в больницу на деинтоксикацию. Психиатр объяснил Вирджинии, что эта процедура не решит раз и навсегда всех ее проблем, что она — лишь самый первый шаг; а решение — только в ее собственных руках; объяснил он ей и то, что алкоголизм есть форма саморазрушения личности и что она должна попытаться проанализировать, почему она вступила на этот путь. Позднее он говорил Александру, что случай Вирджинии сбивает его с толку, но что в процессе его бесед с ней всплыло одно обстоятельство: самая мысль о том, чтобы находиться в Хартесте, казалась Вирджинии почти невыносимой.

— Я полагаю, что это может быть из-за ребенка, из-за того, что он там похоронен. Она хочет какое-то время пожить в Лондоне. Я бы очень рекомендовал именно так и поступить.

Шел третий день, третий день без единого глотка спиртного. Чувствовала она себя ужасно, но все-таки ей было не так плохо, как она ожидала. Самым неприятным был страх: необъяснимый и неопределенный, но невероятно сильный страх, постоянно висевшее над ней ощущение, что должно произойти нечто ужасное. И был еще один страх, отнюдь не неопределенный и гораздо худший, чем первый: страх, что теперь придется всю жизнь прожить без алкоголя. Вот это было поистине ужасно.

Вирджиния сидела в маленькой больничной палате и старалась не думать о том, как она станет жить без спиртного. Но не думать об этом не могла. Предполагалось, что она сейчас должна была заниматься чтением; но ей совершенно не удавалось сосредоточиться. Рядом стояла коробка шоколадных конфет, но их ей тоже не хотелось. Единственное, о чем она могла думать, — это о том, как сложится в будущем ее жизнь, если ей все-таки удастся совершить то, что, кажется, на этот раз становилось возможным. Никогда уже не будет того приятного легкого головокружения, которое наступает, когда шампанское расходится по сосудам; невозможно станет легко обретать почти автоматическую уверенность в себе на приемах и торжественных обедах; не будет простого способа заглушать ее постоянные головные боли и боли в спине; и невозможно станет мгновенно снимать душевную муку при мысли об умершем крошке — мысли, которая ежедневно преследовала ее, и с каждым днем все сильнее и мучительнее. А какая же может быть хорошая и вкусная еда, если к ней не подают вина; как можно загорать без бокала вина; как бесконечно сидеть за столом и легко болтать с друзьями и подругами, если нет вина; как это — жить и не сметь позволить себе немножечко виски; как не наградить себя мартини после успешных переговоров с трудным и грубым клиентом?! Нет, все это выглядело положительно невыносимым.

И кроме того, у нее все болело. Абсолютно все тело. Болела голова, было больно глазам, болели даже зубы. Один глоток снял бы всю эту боль. Врач говорил ей, что эта боль временная; но, если доверяться собственным ощущениям, она вовсе не казалась временной. Вирджиния припомнила слова, сказанные когда-то Скоттом Фицджеральдом, что ему никогда не удавалось оставаться трезвым достаточно долго для того, чтобы испытать от этого удовольствие. Сейчас она понимала, что он хотел сказать. Трудно представить себе, чтобы подобное состояние могло кому-нибудь доставить удовольствие. И еще труднее — вообразить, что оно могло бы для кого-то стать нормой.

Но что бы ей ни приходилось сейчас претерпевать, она, по крайней мере, вроде бы справляется с этим. Не так уж все плохо, яростно убеждала она себя, отчаянно пытаясь сосредоточиться на книжке. Не так уж все плохо.

Та ночь оказалась хуже некуда. Чувствовала она себя отвратительно. Она не могла больше терпеть. Ее охватил ужас. Она взглянула на часы. Было три. Три часа утра. Ей говорили, что ее, вероятно, будет мучить бессонница. Мучить! Это не мучения, это просто адовы пытки. Кошмар. Физическая боль. Ей надо что-то сделать, что-то предпринять, неважно что. Иначе она убежит отсюда, найдет какого-нибудь самогонщика, разобьет витрину, сотворит что угодно, только бы достать спиртное.