Книга Капитан Перережь-Горло - Джон Диксон Карр

Бросив взгляд на экипаж, Алан Хепберн сразу же догадался, кто находился внутри.

Хотя сердце у него едва не выскочило из груди, он был вынужден быстро принять решение.

– Да, я хорошо говорю по-английски, – откликнулся Алан. – А что, кто-нибудь из ваших людей понимает этот язык?

– Слава богу, нет, иначе мы бы здесь не пререкались!

– А в чем дело?

– Дама и господин в карете говорят, что они американцы по фамилии Опль.

– Ну?

– По крайней мере, мне кажется, что они это говорят. По-французски они двух слов связать не могут. Если они действительно остановились в «Парке статуй», то мне незачем их задерживать, но кто их знает… Если бы вы могли…

– Отойдите все в сторону! – скомандовал Алан.

– Сукин ты сын! – завопил один из гренадеров, утешавший себя глотком из бутылки, спрятанной в кивере, и вынужденный отскочить.

Но Алан не мог допустить, чтобы кто-нибудь из них увидел его гладко выбритое лицо. Опустив голову, он тронул шпорами бока Капризницы, и она тут же рванулась вперед к карете.

Гренадеры разбежались перед ним. Их офицер – единственный, кто носил дождевик, – отступил назад, держа фонарь. Алан притормозил лошадь прямо у кареты. Наклонившись в седле, он сунул голову вместе с пресловутым кивером в открытое окно и на расстоянии менее двадцати дюймов увидел пару глаз, устремленных на него.

Женский голос пронзительно взвизгнул.

Картина, представившаяся взору Алана, была весьма впечатляющей, хотя в данный момент он был не в состоянии это оценить.

Обе боковые шторы салона кареты были опущены, только центральное окно было открыто. На задней стенке горел фонарь с рефлектором.

Глядя в лицо Алану широко открытыми глазами, перед ним сидела миниатюрная женщина лет двадцати восьми – тридцати, в бордовой бархатной мантилье и капоре с красно-оранжевыми перьями.

Она была хорошенькая, как куколка, с сияющими глазами, ямочками на розовых щеках и полными улыбающимися губками над округлым подбородком. Однако выражение ее лица, сочетающее скромность и живость, отнюдь не являлось кукольным.

Рядом с женщиной сидел представительный красивый мужчина лет на пятнадцать старше ее, с румяным лицом и ртом оратора. Его высокая касторовая шляпа была сдвинута назад, накидка с пятью воротниками и галстук казались приведенными в беспорядок им самим же в приступе гнева. Открыв рот, он с изумлением уставился на Алана.

– Миссис Хоупвелл, я ваш покорный слуга, – заговорил по-английски Алан, – так же как и ваш, мистер Хоупвелл. Пожалуйста, не говорите ни слова!

Дождь все еще барабанил по крыше кареты.

– Не стану напоминать вам, – продолжал Алан, – о сходстве наших политических убеждений. Но в память о многих бутылках, распитых совместно с одним из вас, – и он посмотрел на мистера Хоупвелла, – и о многих анекдотах, которыми я обменялся с другой, – при этом он перевел взгляд на миссис Хоупвелл, покрасневшую, как пион, – я умоляю вас выслушать и обдумать мою просьбу.

– Сэр… – начал Гидеон Хоупвелл сердитым баритоном. Но Алан прервал его:

– Когда вы вскоре повстречаете мою жену в «Парке статуй», прошу вас помнить, что она незамужняя дама по имени мисс Ленорман и что вы никогда не видели ее раньше. Теперь скажите что-нибудь, дабы я мог заверить офицера, что вы именно те, кем представились ему.

Несколько секунд сердце Алана бешено колотилось.

Однако при упоминании имени Мадлен выражение лица мистера Хоупвелла сразу же изменилось.

Миссис Хоупвелл заговорила по-французски с произношением, усвоенным ею в академии мисс Эксминстер, неподалеку от Филадельфии.

– А как ваше имя, мой офицер? – спросила она, стараясь говорить громче, чтобы ее слышали солдаты.

– Мариюс, – ответил Алан, называя имя вымышленного персонажа, о невероятных любовных приключениях которого он часто рассказывал миссис Хоупвелл на диване в лондонской гостиной.

– В чем дело, сэр? – осведомился мистер Хоупвелл. Крепкий аромат опасности всегда пьянил Алана. Он уже

хотел назваться капитаном Мариюсом Саперпопилетом, но, учитывая подслушивающих гренадеров, это было бы чистым безумием.

– Капитан Мариюс Легро, – представился он и добавил многозначительным тоном: – Вы не помните меня по Парижу? – После этого Алан быстро зашептал по-английски: – Ради бога, говорите что-нибудь! Назовите ваше имя и должность, протестуйте против задержки, поднимите, наконец, скандал!

– Сэр, – сердито ответил мистер Хоупвелл, – в ваших упреках нет никакой необходимости! Как личный представитель президента Джефферсона[56], я протестую против того, что меня и мою жену уже второй раз за эту ночь останавливают на дороге. Мы были вынуждены возвращаться из Амблетеза кружным путем. Наконец что-то произошло с осью кареты, и мы застряли окончательно. При подобных обстоятельствах, сэр…

Алан не раз слыхал, что в дивизии Удино царит демократия. Не высовывая голову из кареты во избежание возможного предательства, он обратился не к офицеру, а к целому взводу.

– Солдаты! – начал он, словно читая воззвание императора. – Этот господин – личный представитель президента Джефферсона. Если вы будете невежливы с американцами, чья революция вдохновила нашу, генерал Удино сварит вас на утренний суп! Более того, если вы немедленно не почините эту карету…

Сквозь шум дождя послышался дружный вопль отчаяния.

– Послушайте, вы! – загремел высокий гренадер. – Мы только что со специального и никому не нужного обхода Поля воздушных шаров, где нас сменили другие бедняги из нашего полка. Неужели мы теперь должны чинить эту проклятую карету?

– Этот человек прав! – возразил лейтенант гренадеров. – За работу, или очутитесь на гауптвахте без табаку!

– Мадам! – промолвил Алан, поднося к губам руку миссис Хоупвелл. – Не знаю, как мне благодарить вас за ваше великодушие.

Маленькая миссис Хоупвелл, лучезарно улыбаясь, бросила на него из-под опущенных ресниц такой взгляд, что ее муж издал звук, словно его ударили в живот.

– Великодушие, капитан, – ответила она, – это качество, из которого можно извлечь самые различные преимущества. Вы вернетесь этой ночью в «Парк статуй»?

– Надеюсь, миссис Хоупвелл. Гренадеры, дорогу! Среди протестующих воплей Алан вытащил голову из

окна и пустил Капризницу галопом в темноту. Проехав ярдов двадцать и оказавшись за пределами света фонарей, он натянул поводья и повернулся.

– Гренадеры! – крикнул Алан. – Есть какая-нибудь дорога к Полю воздушных шаров, которая не окончательно размыта дождем?