Книга Доктор Данилов в тюремной больнице - Андрей Шляхов

Лутовинов был прост, как три копейки: обернул телефон грязным носовым платком, таким, чтобы смотреть на него брезгливо было, не то чтобы касаться, сунул в карман. Зарядку и наушники, обернутые в целлофановый пакет, спрятал в банке с винегретом… Дали четыре года, еще повезло, что условно. О достойном завершении карьеры и скором выходе на пенсию пришлось забыть. Нет, я так не хочу. Если уж выпала мне судьба быть на зоне, только сотрудницей, а не осужденной.

Судьба… Сейчас и вспомнить страшно, кем я мечтала стать в школе. Артисткой больших и малых академических театров, вот кем! На меньшее я была не согласна. Приехала из своей уральской Тьмутаракани (ну, это я образно, для красного словца) в Москву, вся такая наивная и целеустремленная. Почему-то была уверена, что меня возьмут, ведь я такая талантливая… У себя, в засекреченном научном городке под Челябинском, я, может, и считалась звездой школьного драмкружка, выступала в музыкальном детском театре «Снежинки», в единственном городском театре. А в Москве такие талантливые на заводах у станка стояли, чтобы через двадцать лет по лимиту квартиру получить. Никуда меня не взяли, даже в училище циркового и эстрадного искусства. Да-да, я и туда пробовала. Это сейчас я тетя-трактор, а тогда была девочка-одуванчик. На поперечный шпагат садилась, колесом по школьному коридору пройтись могла… Даром, что ли, в секцию художественной гимнастики с детского сада ходила?

Но остались все мои таланты невостребованными, потому что поступила я в медучилище. Почему именно туда? Потому что туда не только принимали, но и обеспечивали общежитием. Домой возвращаться я не собиралась — стыдно, да и незачем. Думала, зацеплюсь пока в Москве и буду поступать каждый год, до тех пор, пока не поступлю. Настойчивость моя подогревалась личной драмой. Мой одноклассник и постоянный сценический партнер по драмкружку Рома Красиков уехал поступать в ЛГИТМиК (ЛГИТМиК — Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии, ныне Санкт-Петербургская государственная академия театрального искусства). Я была без ума от Ромы (в такого роскошного красавца просто невозможно было не влюбиться), а он ухаживал за Викой Козицкой, бездарностью с длиннющими ногами и кукольным личиком. На сцене признавался в любви мне, потому что Вике главных ролей никогда не доставалось, а в жизни — ей. Такой когнитивный диссонанс, как говорит моя дочь. Поэтому я просто обязана была стать актрисой, причем звездой. Чтобы Рома осознал, оценил, проникся… Мне очень хотелось, чтобы он осознал и оценил, а если очень хочешь чего-то, то это непременно сбудется, только как именно сбудется, уже другой вопрос.

С Ромой я столкнулась на работе, вскоре после того как вышла замуж, переехала к мужу в Тверь и начала работать в уголовно-исполнительной системе, в медчасти первого следственного изолятора. Рому, который стал аферистом, найдя в этой криминальной сфере применение своему актерскому таланту, привели, точнее, приволокли в медчасть избитого, всего в крови. Полез в драку с сокамерниками и огреб по полной, хорошо еще, что кости и внутренности целы остались. Я Рому опознала по имени и фамилии, потому что по лицу, опухшему и синему, его даже родная мать не узнала бы, а он меня вообще не узнал. Я к тому времени пополнела, лицо стало покруглее, глаза-васильки поменьше, и надвинутый чуть ли не на брови колпак сильно меняет лицо. Оно и к лучшему, что не узнал, лишние ниточки между сотрудниками и контингентом всегда осложняют жизнь всем. Плавали — знаем.

А можно было сказать: «Рома, здравствуй! Разве ты меня не узнаешь! Это ж я, Лида Старшова, только теперь у меня другая фамилия и жизнь…» Только попробуй, и сразу посыплются просьбы. Передать письмо, принести мобильный, устроить перевод в другую камеру, посодействовать, чтобы после суда отправили поскорее в хорошую колонию… Простота хуже воровства, точно сказано.

Пробиться в актрисы я пробовала дважды. Второго облома хватило для того, чтобы остудить мою дурную голову. Не мое так не мое, может, и к лучшему. Медсестра — тоже хорошая специальность, нужная. На врача я выучиться и не мечтала, точно знала, что не потяну. В училище приходилось изрядно напрягаться, чтобы учиться на четверки, в институте предметов больше, да и изучаются они на более высоком уровне… Если бы я каким-то чудом и поступила в медицинский, то дальше первого курса точно не продвинулась.

Но с искусством окончательно расставаться не хотелось. Совсем как в том анекдоте, где мужик очищает самолеты от пассажирского дерьма и говорит, что не в силах уйти из авиации. По окончании училища мне посчастливилось устроиться на работу не куда-нибудь, а в поликлинику Большого театра. Подруга помогла, с которой вместе учились, у нее мать там старшей сестрой работала.

Меня хватило ровно на год. Сильнее всего доставал донельзя избалованный контингент. Вроде бы культурные люди, служители искусства, но вели себя так, словно мы, все те, кто без степеней и регалий, грязь под ногами, ни больше ни меньше. Могли наорать, оскорбить или унизить буквально на пустом месте. Сначала передо мной показательно выступят, потом бегут жаловаться главному врачу или кому-то из заместителей. Причем не звезды так себя вели (они у нас сроду не лечились, предпочитая это делать в правительственном четвертом управлении), а разная мелкая сошка: гримеры, костюмеры, осветители, артисты третьего и четвертого плана. Им на работе уважения особого не оказывали, они компенсировали это в поликлинике. А когда не ругались, то сплетничали. Изнанка искусства открылась передо мной во всей своей неприглядности. Интриги, подставы, скандалы, кляузы… Впору было радоваться, что не стала актрисой.

В один прекрасный день я не сдержалась (голова болела, потому что выспалась плохо, еще с утра от главной медсестры нагоняй не по делу получила) и отбрила одну донельзя наглую пациентку, которой показалось, что я недостаточно вежливо ответила на ее вопрос. Ну не в пояс же кланяться, в конце концов! Как могу, так и отвечаю. Она еще не успела как следует раскочегариться, как я ее погасила одной-единственной фразой, самым популярным в нашем отечестве посылом. Два дня спустя уже работала в простой больнице на окраине Москвы, но зато там мне дали комнату в общежитии, можно было уже не тратиться на съемное жилье, аренда которого вынуждала экономить на каждой мелочи.

Судьба? Судьба! В больнице я познакомилась со своим мужем, который приехал в Москву проститься с умирающей теткой. Так вот вышло, одну родственницу потерял, а другую, меня, нашел.

Обычно тот из супругов, который из периферии, переезжает в Москву, а мы, наоборот, стали жить в Твери. Муж работал оперуполномоченным, был на хорошем счету у начальства, но ни в какую Москву, будь она хоть медом намазана, переезжать не собирался. Он же и меня устроил на работу в следственный изолятор.

Первый месяц я шарахалась от всех сидельцев, как черт от ладана, но быстро освоилась. Все привычно, начальница у меня хорошая — гневлива, да отходчива. Мы с ней на праздники, на Новый год, на Восьмое марта или на день рождения, в гости друг к дружке ходим и общаемся как подруги, а не как майор и прапорщик. Это у нас в званиях разница большая, а по работе мы, можно сказать, единое целое, медицинская администрация. Скажем, когда Лариса Алексеевна в отпуск уходит, формально ее замещает Ахатов, а на самом деле все решаю я. И все контролирую. Если вижу, что Ахатова заносит (а такое нет-нет да случается), то с глазу на глаз объясняю ему, в чем он неправ. Не было ни разу, чтобы он меня не послушал, потому что я-то знаю, как и что. И если у Ларисы Алексеевны на душе неспокойно становится, то она только мне звонит справиться, как идут дела в ее отсутствие.