Книга Бэтман Аполло - Виктор Пелевин

— И по яйцам? — строго спросил Энлиль Маратович.

— И по яйцам тоже, — сказал Самарцев. — Обязательно.

Халдеи заметно повеселели, решив, что если начальство шутит, идея уже почти принята.

Мне показалось, что я тоже должен подать голос.

— А как вовлечь в протест гламур? — спросил я.

— Нам не надо ничего делать, — пророкотал Самарцев. — Он втянется сам. С гламурной точки зрения протест — это просто новая правильная фигня, которую надо носить. А не носить ее — означает выпасть из реальности. Какие чарующие и неотразимые сочетания слов! Политический жест… Самый модный оппозиционер… Стилистическое противостояние…

— Но как все удержать под контролем? Вдруг это начнет вот так… — Энлиль Маратович сделал сложное спиральное движение руками, — и перевернет лодку?

— Нет, — улыбнулся Калдавашкин. — Любая гламурная революция безопасна, потому что кончается естественным образом — как только протест выходит из моды. Когда новая правильная фигня перестанет быть модной, из реальности начнут выпадать уже те, кто до сих пор ее носит. Кроме того, мы ведь не только поп-звезд делаем революционерами. Мы, что гораздо важнее, делаем революционеров поп-звездами. А какая после этого революция?

— Они про правильную прическу будут больше думать, чем про захват телеграфа, — добавил Щепкин-Куперник.

— Не телеграфа, а твиттера, — поправил Самарцев.

— Это вы мне сейчас говорите, — сказал Энлиль Маратович. — Всякие красивые слова. А на моделях вы просчитали?

— Так кто же нам разрешит расчеты делать, — ответил Самарцев. — Без вашей-то визы? Понять могут неправильно. Решат, что мы без согласования…

— Правильно, — согласился Энлиль Маратович и подозрительно уставился на Самарцева. — Без согласования бунт не начинают. Даже и думать об этом нельзя. А вы, выходит, думаете. И уже долго. Когда я тебя кусал последний раз, а, Самарцев?

Тот не ответил.

Встав с трона, Энлиль Маратович подошел к халдею. Самарцев попятился — и, хоть я не видел его лица, я физически почувствовал его испуг. Я был уверен, что укус неизбежен. Но Энлиль Маратович меня удивил. Он примирительно поднял перед собой руки — и произнес:

— Ну-ну, чего уж так-то… Не хочешь, и не надо.

Самарцев пришел в себя.

— Кусайте, — сказал он.

— Зачем, — махнул рукой Энлиль Маратович. — Я тебе верю. От нас все равно никто не убежит. Ни наружу, ни внутрь, хе-хе…

Он медленно вернулся к базальтовому трону и опустился на его черную плиту. Только теперь я понял, на какой эффект рассчитана царящая в зале полутьма. Весь в черном, Энлиль Маратович слился с троном, и от него остался только желтый круг лица — который вдруг показался мне невыразимо древним, равнодушным и мертвым, словно парящая в ночном небе луна.

— Когда планируете первую волну? — хмуро спросила луна.

— Зимой, — сказал Калдавашкин. — Скоро уже.

— Хорошо, — кивнул Энлиль Маратович. — Начинайте расчеты. Недели две вам хватит?

— Конечно хватит, — ответил Самарцев. — В концептуальном плане уже готово. Только отмашки ждем.

— Работайте, — сказал Энлиль Маратович. — Но только чтоб просчитали до полного затухания. Пока не уйдет под фон.

— Сделаем, — ухмыльнулся Самарцев. — И все продемонстрируем. До последнего кадра.

— Я подряд смотреть не буду, — наморщился Энлиль Маратович. — Вы что? Кухню свою на меня хотите вылить? Вы мне только последнюю фазу покажите. Куда выходить будем через восемь циклов и шесть ветвлений.

Я понятия не имел, о чем он говорит — но Калдавашкин, видимо, понял.

— Так далеко? — удивился он.

— Угу, — сказал Энлиль Маратович. — Дело-то ответственное. Надо понимать, к чему идем.

— Но на таких фракталах малая точность.

— Я в курсе, — ответил Энлиль Маратович. — Зато виден диапазон…

Самарцев и Калдавашкин уважительно склонили головы — причем мне показалось, что уважение было ненаигранным. Видимо, Энлиль Маратович сказал что-то хорошо им понятное — и очень точное.

— Чувствую длань могучего стратега, — прошептал сахарным голосом Щепкин-Куперник.

А это прозвучало приторно — и настолько, что все посмотрели на него с недоумением.

— Ладно, — вздохнул Энлиль Маратович, — идите прочь, льстецы и сикофанты. Жду через две недели. Или раньше. Если успеете…

Он поднял руку. На черном фоне стал виден еще один желтоватый объект — его кулак, словно у Луны появился спутник. Энлиль Маратович распрямил пальцы и слегка качнул ими, как бы смахивая крошки со стола.

Халдеи склонились в поклоне, надели маски, выстроились друг за другом и гуськом попятились к выходу из зала, пересекая замерзшую реку в обратном направлении… Ну или не реку, думал я. Жизненный анекдот.

Несколько секунд мне казалось, что я вижу пущенный в обратном направлении фильм, показывающий их появление в Зале Приемов. Когда стало ясно, что Энлиль Маратович больше их не окликнет, они перешли с церемониального шага на обычный — и даже ненадолго повернулись к нам спинами перед тем как исчезнуть за дверью.

Энлиль Маратович встал с трона и потянулся.

— Вот так, — сказал он мне.

— Скажите, — спросил я, — они правда сами на такие темы размышляют? Типа взять и устроить революцию?

Он засмеялся.

— Нет, конечно. Есть куча способов показать им, в какую сторону грести. Причем так тонко, чтобы они считали, будто это их собственная инициатива.

— Я так и подумал, — сказал я. — А зачем такие сложности? Я имею в виду — темнить, прятаться? Почему нельзя просто дать им команду? Ведь это халдеи.

— Азы менеджмента, Рама, — сказал Энлиль Маратович. — Рабский труд непроизводителен. Раб на галере всегда гребет хуже, чем зомби, который думает, что катается на каноэ. Надо тебя в Калифорнию послать на стажировку… Если халдеи будут уверены, что это их собственная идея, они будут гораздо качественнее работать. С огоньком. Если угодно, с душой — которая на время проекта у них как бы появится…

— Угу, — сказал я. — Значит, это вы решили, что нам нужна революция?

— Не я, — ответил Энлиль Маратович. — Я таких вещей не решаю.

— А кто решает?

— История.

— История? — спросил я. — А как вы узнаете, чего она хочет? Через кого она отдает команды?

Энлиль Маратович поглядел на меня долгим взглядом — оценивающим и очень серьезным, словно колеблясь, открыть мне секрет или нет.

Он всегда делал так перед тем, как сказать что-то важное — хотя было непонятно, почему он до сих пор во мне сомневается, если может шарить по моей памяти как по своей собственной. Особенно странно это выглядело сегодня — после того, как он сам обещал что-то мне рассказать. Видимо, он валял дурака не только с халдеями.