Книга Ешь. Молись. Разводись - Элен Блио

эту мораль, а?

Разве со мной кто-то поступил высокоморально? Нет, меня просто отшвырнули потрепанным кончиком пуанта… или пуанты? Пуантов? Не важно. Плевать. Меня растоптали.

Почему я не могу так же?

Почему не могу? Могу. Я уже.

Я уже переспала с женатым.

Не просто переспала.

Я влюбилась в него.

Господи, за три дня.

Нет. Не за три.

За пару часов.

Да, да. Уже по дороге в Питер я была влюблена по уши. Иначе не было бы крыши, мостов, крыши, джакузи, еще раз крыши.

Ничего бы не было.

Почему мы, нормальные, настоящие женщины не может потрахаться без любви, а?

Просто потрахаться! Как те не закомплексованные, не обремененные моралью дамочки, которые уводят наших сначала парней, потом мужей. Или они, типа, тоже по любви?

Рефлексия, Милана.

Всё это рефлексия.

А читатель ждёт действия.

Давай же, сломай шаблон. Возьми и переспи снова с Арсом. Наплюй на всё. Останься в Питере. Не навсегда. До конца недели.

Натрахайся вволю.

А потом разыщи его жену в соцсетях и напиши ей сакраментальное — «Мы с твоим мужем любим друг друга, ты нам мешаешь, уйди в сторону, дай Арсюше быть счастливым».

Так ведь надо, да?

Так поступает подвид, известный под названием «любовница обыкновенная» или если на латыни «prosto bliad»?

Господи, что за глупые мысли посещают мою светлую, пушистую голову на верхотуре Исаакия, с которой видно весь город?

Купол золотой.

Во время войны его красили краской. Чтобы не было видно врагу, который засел на Дудергофских высотах*. Я была там, поднималась на самый верх. В солнечный день оттуда действительно весь Питер виден как на ладони. И сверкающие купола храмов.

Слезы капают как-то неожиданно. Всё сразу.

Судьба этого удивительного города. Моя судьба.

Как всё рядом.

Конечно, моя скромная история ни в какое сравнение не идёт с величием Северной столицы.

Смогла бы я тут жить?

Одна — нет.

А с Арсением?

Он женат, Милана. Остановись. Он женат.

— Я уеду сегодня.

— Пожалуйста. Еще хотя бы сутки. Дай мне еще сутки.

— А что потом? Разведешься? Бросишь свою…

Хотела сказать «кикимору» как в кино*, но гребанная совесть не позволила. Да и не думаю, что у такого как Арс жена кикимора. Наверняка стройная, молоденькая инстадива с внешностью фотомодели.

Я не искала её в интернете. Честно. И его не искала. Почти.

— Я не могу развестись, Милана. Не сейчас.

Вот так.

Другая бы спросила, а когда? Настаивала бы. Выковыривала бы из него информацию.

Другая. Не я. Я не могу.

Гордая очень.

Дура.

Он не сказал — не хочу. Он сказал — не могу.

Может и правда — не может?

А мне что делать?

Остаться? Или уехать?

Господи, что мне делать?

Глава 29

Мила смеется, вспоминает первую поездку в Питер, подъём на колоннаду, с которой мы уже спустились, переживания, что опаздывают на поезд. Улыбаюсь ей в ответ, чувствуя какое-то странное погружение в прошлое. Словно я тогда стоял с ней рядом.

Что это такое? Почему такое немыслимое притяжение? Почему ноет в груди?

Не было такого. Точно.

Никогда.

Нет, ну может… да, в самом, почти детстве, или это уже была юность? Когда нравилась мне одноклассница так, что смотрел на неё и забывал дышать.

И мы даже встречались, недолго, совсем. Потом она стала «ходить» с парнем на два года старше. Это мы тогда так говорили — «ходить». А она с этим «ходит». А он с этой «ходит». Значит — встречается.

Сейчас смешно вспоминать все эти словечки.

И то, что в какой-то момент было стыдно, что тебя девчонка бросила. И сам после этого бросился во все тяжкие, чтобы заглушить ноющую пустоту. Перецеловал всех приличных девчонок «на раёне». И неприличных, естественно, тоже.

А она, та самая, только смотрела и улыбалась снисходительно. Потом как-то встретила случайно, затормозила, стала расспрашивать, что и как. А в конце кинула так, безразлично, мол, совсем ты, Север, неразборчивый, абы с кем «ходишь». А я и не ходил. Я так.

Плевать на неё хотел — уговаривал себя, а было не плевать. Долго еще было не плевать. С головой тогда в учёбу ушёл, экзамены, поступление. Знал, что всё получится, что не будет проблем, но хотелось всех и вся порвать.

А еще стал гулять по городу.

Тогда оказалось, что такой родной, такой до боли любимый Питер я совсем и не знаю. Бродил по улочкам, рассматривал дома. Было интересно, кто построил, как. Почему в таком состоянии они — захотелось тогда что-то сделать для города. Вытащить. Превратить из руин в вечную красоту.

Однажды вытащил деда гулять. Дед мой во время войны был ребёнком, но жил на Урале, в Питер уже потом переехал. Блокаду не видел. Но город, естественно, знал и любил.

Мы гуляли, а он рассказывал. Как водил бабушку в знаменитую «Пирожковую» на Московском, открылась она в пятьдесят шестом году, деду с бабулей было тогда по восемнадцать лет. Стояли в очереди, и держались за руки, а ему очень хотелось её поцеловать. Но тогда это было неприлично. И обниматься неприлично. И даже за руки держать девочку — могли и взрослые пристыдить, а уж парни как могли обсмеять! И всё-таки в тот день деду удалось бабулю поцеловать. Они пошли на танцы, там жгли твист, потом убегали от дружинников, потому что случайно оказались в компании стиляг. Прятались в кустах, там он её и обнял сначала, а потом…

— Думал, по морде получу — заслужил. Но нет.

А в ту самую «Пышечную» на Конюшенной, которая открылась спустя два года дед привёл