Книга Честь пацана - Андрей Юрьевич Орлов

Гульнур не вернуть, подумай о других. У тебя семья, у тебя больной отец. Жизнь длинная, будут другие привязанности, будет настоящая любовь – пускай сейчас в это трудно поверить. Все пройдет, сынок, ты знал Гульнур всего две недели, вы полюбили друг друга, но она не успела намертво войти в твою жизнь…

Мама была права. Но не в этот вечер. Я молчал, пил дальше, давая понять своей родительнице, что сегодня ее слова не котируются. Привычкой кричать на мать я так и не обзавелся.

В дела я пока не вникал, временно от них отстранился. Пацаны понимали, тянули воз. Новая беда пришла откуда не ждали. Через день у отца резко упало давление. Просто так, на ровном месте. Смертельно побледневший, он вышел из комнаты, схватился за дверную ручку, повалился. Дело было вечером, мама была на кухне, мы со Светкой сидели по своим комнатам. Я переживал, что у меня нет ни одной фотографии Гульнур и надо у кого-то попросить. У Инги, например, или съездить в деканат. На шум падающего тела среагировала только Светка. У мамы на кухне текла вода, и она не услышала, я вообще ни на что не реагировал. Но бросился на ее отчаянный крик. Примчалась мама. Отец подрагивал на полу, с его губ стекала пена. «Скорая» ехала минут двадцать. За это время я переложил отца на диван, мама, роняя лекарства, искала шприц, чтобы сделать укол. Когда отца увозили, он был еще жив. Я был трезвым в этот вечер. Светка осталась дома – незачем травмировать ребенка. Мы с мамой прыгнули в машину, погнали вслед за «Cкорой». Маму трясло, она от волнения теряла сознание. Спасти отца не удалось. По прибытии в больницу врачи констатировали остановку сердца. Мама потеряла сознание прямо в холле. Я орал, носился как заведенный, пока ее не привели в чувство. Организм оказался крепче, чем у отца, обошлось. Хорошо, что я в этот вечер оказался рядом. Новая беда придавила старую. Впоследствии мама призналась – знала, что рано или поздно это случится, мысленно подготовилась, но все произошло так внезапно… Болезнь прогрессировала, но умер отец от другого – просто не выдержал изношенный организм. Да еще история с Гульнур сильно его подкосила…

Снова потянулись траурные дни. Кладбище, поминки. Какие-то люди, видимо старые сослуживцы, – им наливали, ставили тарелки с едой. Бессонные тягучие ночи, плакала Светка. На улице меня однажды подловил участковый Карамышев, выразил соболезнование по поводу еще одной утраты: «Ты не думай, Шефер, мы не звери, мы тоже люди, нам очень жаль».

Мама понемногу приходила в себя, уже не сновала мертвой зыбью по квартире. Мы понемногу оживали, начинали что-то есть, заниматься делами. Мама засобиралась на работу. Светка смутно вспоминала, что оканчивает восьмой класс и пока не сдаст экзамены, в девятый не переведут. «Может, в техникум податься?» – грустно размышляла она и делалась еще грустнее, когда под носом возникал мой выразительный кулак.

В спортзале меня встретили чуть ли не овациями. Пацаны стучали по грушам, присутствовала и «шелуха» зеленая, и те, которых называют «суперами» – то есть драться уже научили, а работать мозгами еще нет. Под выкрики болельщиков на татами боролись двое – и даже не столько боролись, сколько дрались.

– Досталось же тебе, Шериф, – посочувствовал Уйгур. – Врагу не пожелаешь. Ну, ты как – уже нормалек? Проходи, гостем будешь.

– Все ровно? – спросил я.

– Не совсем. – Уйгур помрачнел. – На нашу автомастерскую вчера турки набежали. Обыкновение взяли, твари, – атаковать там, где не ждут. Приехали на старом «РАФе» – словно починиться. А в салоне ни хрена не видно, шторки висят. Ну, въехали в гараж, там как раз одно место пустовало, – толпа и поперла. Человек восемь. Погромчик устроить собирались, машины клиентов побить – чтобы у нас потом с ними терки начались. Внезапно напали, суки, сломали кое-чего, да не знали, что к нам «танкисты» свою рухлядь привезли. А уйти еще не успели, с Санычем в кладовке трепались. Наших там было трое, да их четверо. Отбились в общем, из наших никто не пострадал. Разводными ключами туркам надавали – удобная штука, кстати. Одному, похоже, косточку на черепе проломили. Ну, турки сообразили, что не выгорело, стали запрыгивать в свой «РАФ» – и на выезд задним ходом. Мы жалюзи давай опускать, да не сумели, они успели выскочить. Но крышу им хорошо поцарапали.

– И не боятся ведь ничего. – Я покачал головой. – После того случая в клубе – и опять на дело… Заканчивать с ними надо, – резюмировал я.

– Да ты только скажи, как, – хмыкнул Холодов. – А уж мы закончим.

…В каморке у Мамая было не прибрано, старая краска на стенах шла волдырями. Дырку в стене закрывал плакат со Шварценеггером. В каждой руке по пулемету, а в глазах – «всех покрошу». Побитый временем стол с выдвижными ящиками, продавленная тахта с парой покрывал. Мамай нередко оставался здесь на ночь – детьми и женой не разжился, из всей родни – дядька, живущий в другом городе. На вешалке висели какие-то фуфайки, одна из них прикрывала вмурованный в стену примитивный сейф.

Вошел Уйгур, напевая под нос «В каморке папы Карло у камина валялся в стельку пьяный Буратино».

– Держи, – кинул он ключ. – Такой же у меня, больше ключей нет. В сейфе общак. То бишь дань, собранная с подданных, да то, что пацаны наворовали. Мамай вел бухгалтерию, гроссбух – у него в столе. Сейф не смотри, что прост как репа, его без ключа не вскроешь.

– Разберемся, – буркнул я.

– С Мамаем что-то надо делать, – сказал Уйгур. – Он теперь беспомощный, как растение. Кроме пацанов, у него никого. Дома – шаром покати, плюс старенький телевизор. Лекарства Мамаю нужны, навещать его нужно.

– Понимаю, – кивнул я. – Мамай теперь пожизненно на полном пансионе. Из больницы вытурят – надо сиделку ему нанять. Грудастую и длинноногую.

– Вот это дело, – оживился Уйгур. – А я и не подумал. Ты бы навел порядок в бухгалтерии, что ли? А то мы с такими навыками вроде никого не пришивали.

– Значит, надо пришить, Уйгур. Мне эта математика тоже как корове седло.

Пацаны, когда я вернулся в спортзал, уже закончили разминку, поглядывали на меня с интересом, нерешительно топтались. Многим новое назначение было не по вкусу – что за хрен с горы? Фактически и не местный, ничего про меня неизвестно да еще и к конторе не пришит. Как я себя поведу? Я прекрасно понимал беспокойство пацанов. Критически их разглядывал. Обычные дети. Ушастые, конопатые, моргающие. Уличная аристократия, блин.