Книга Практическое прошлое - Хейден Уайт

разработанным историками для научного изучения социальных групп и индивидов, успешно функционирующих в этих группах. Теперь же вопрос о подлинности индивидуального опыта и опыта группового смешения, та правда, которая была необходима для жизни в условиях угнетения, нужды и необходимости, а не свободы, изобилия и желания, и обоснованность убеждений, основанных на опыте, а не на обучении, – все это выдвигается на передний план в стремлении овладеть практическим прошлым, сблизиться с ним и опереться на него – на то, что историческое прошлое покрыло своими собственными дискурсивными практиками и запугало претензией, что только оно одно обладает властью смешивать (con-fuse) истинное с правильным. Ибо истина профессионального или якобы научного историка претендует на то, чтобы быть буквальной истиной, истиной, одновременно ясной и недвусмысленной, с одной стороны, и присущей человечеству в его субстанциальном бытии, с другой.

Таким образом, этические и утилитарные аспекты нашего влечения к прошлому остаются лишены основания в бытии, онтоса и усии в жизни. Практическое прошлое оказывается лишено субстанции.

Каким в таком случае может быть субстантивное основание практического прошлого? Во-первых, необходимо отметить, что сам факт изменения и развития является доводом против любого представления о субстанции как о стабильном ноуменальном основании existants183, идет ли речь о минералах, растениях, животных или людях. Если мы не подразумеваем под субстанцией нечто вроде химического соединения, то нам необходимо отказаться от понятия субстанции человечества, истории или природы и рассматривать его как конструкцию человеческой мысли и воображения, лишь замещающую метафизический ноумен, который мы хотели бы обозначить этим понятием. Любое понятие субстанции кроме того, что принято в современной физике, как и сама концепция идентичности, должны рассматриваться как временный заменитель онейрического видения жизни без смерти или тела без органов. Или истории без времени.

Современная профессиональная историография, как и ее домодерные аналоги, обещает создать идентичность сообщества или, скорее, создать сообщество, сформировав его идентичность, дать наименование субстанции, которая оставалась неизменной, несмотря на все трансформации, но сделать это со всей строгостью и объективностью, максимально научным образом. В этом обещании история оказывается близка к тому, чтобы предложить секулярный аналог доктрины пресуществления Римской католической церкви: отдельные элементы сообщества все время изменялись, как и взаимоотношения между ними, но при этом субстанция сообщества оставалась неизменной: идентичной184. Но такое представление о преемственности в изменении противоречит концепции индивидуального, на которой завязана сама идея identitas или самотождества. Идентичность принадлежит индивиду, – так утверждала западная идеология индивидуализма, – но не группе: группа может получит идентичность только благодаря ловкости рук относительно генеалогической концепции исторического прошлого.

Психологическое пространство опыта является не органическим, а механическим пространством: оно состоит из фракталов, фрагментов, осколков, отходов, отдельных частиц и хлама, и ни один из этих элементов не может быть органически связан с другими, кроме как посредством мышления, языка, дискурса. Разве можно полагать, что элементы индивидуальной памяти могут быть объединены в когерентную и последовательную тотальность, кроме как при помощи насилия со стороны «логики тождества и непротиворечия», принимающей себя за объект исследования, которое она должна регулировать? Прошлое индивидуального опыта и памяти неподотчетно этой логике. Это логика не властна над воображением, которое работает репродуктивно подобно памяти и продуктивно подобно тропу. Воображение знает, что сама идея реального индивида является заблуждением. Более того, оно знает, что именно это заблуждение порождает противоречия, которые делают жизнь индивида похожей на тюрьму, из которой нужно при возможности сбежать, а если такой возможности нет – абсолютно добровольно нести на себе это бремя с решимостью стоика.

Так называемое перформативное противоречие современной философии является нормальным состоянием индивида в группе. Живя в обществе, мы либо не делаем то, что говорим, либо не говорим то, что делаем. «Должны ли мы иметь в виду то, что говорим?», – задается вопросом философ Стэнли Кэвелл. Все зависит от того, делаете ли вы акцент на «иметь в виду» или «должны». Если речь идет о том, что сказанное нами не должно противоречить тому, что мы имеем в виду, или о том, что сделанное нами не должно противоречить тому, что мы говорим, то какую власть в таком случае это «должны» имеет над творческим воображением – душой и субстанцией поэзии?

Если же речь идет о том, что сказанное нами не должно противоречить тому, что мы думаем, или о том, что сделанное нами не должно противоречить тому, что мы говорим, то все иначе. Быть против (contra) (хода событий, человека, идеи, программы, порядка или желания) – не то же самое, что противоречить (contra-dicere). И я могу одновременно быть за и против того или иного человека, вещи, идеи, хода событий и тому подобного так же, как я могу любить и ненавидеть одного и того же человека или могу активно и пассивно быть против своего товарища или спутника в путешествии.

Так же обстоит дело и с вопросом субстанции. Проблема заключается в идее, что субстанция остается неизменной и стабильной, в то время как ее внешний вид и атрибуты постоянно изменяются и трансформируются. Каждая историческая сущность – под которой подразумевается любая сущность, понимаемая как сохраняющая преемственность, несмотря на изменения, и меняющаяся, несмотря на сохраняющуюся преемственность, – должна рассматриваться как изменяющаяся на двух уровнях существования: в своем внешнем виде и в своей субстанции. Но если изменения происходят на обоих уровнях, то сама идея идентичности (или самотождества) оказывается лишенной основания. В этом заключается одна из причин, почему попытки сформировать идентичность какого-либо сообщества при помощи исторических (генеалогических) методов обречены на провал. Идентичность может быть сформирована только при помощи акта воображения, которое работает в интересах воли-к-бытию и воли-к-существованию. В этом отношении практическое прошлое может сделать то, на что не способна ни одна версия исторического прошлого. Практическое прошлое может быть творчески осмыслено как пространство опыта, в котором потенциальный индивид может создать иллюзию субстантивной идентичности и заменить ею заблуждение о самотождественной субстанции идентичности.

Так от чего мы отказываемся и что теряем, отрицая потенциал истории как поставщика коллективной идентичности, функционально эквивалентной той идентичности, к обладанию которой мы стремимся как индивиды? Что мы приобретем, помыслив практическое прошлое как контрарное, но не контрадикторное историческому прошлому? Во-первых, мы увеличим масштаб и охват наших исследований. Во-вторых, мы углубим их. И в-третьих, мы начнем осознавать, что существует более широкий спектр условий, в которых могут фабриковаться или конструироваться идентичности.

В конечном счете идентичность фабрикуется в актах выбора, решения и действия на эстетических и этических основаниях (хотя я объединил бы обе эти категории единым понятием «практики»). Вопреки уверениям традиционной историографии, знание о прошлом, ограниченное