Книга Чемодан. Вокзал. Россия - Антон Серенков

полагать, легла спать.

Я аккуратно притворил изнутри дверь и быстро включил в амбаре свет. Стены, пол, потолок, двери, столы, стулья – все было видно. Довольно четко и в деталях. Небритого было видно так хорошо, будто я рассматривал свое отражение в зеркале. Обычная русская морда. Иванов, Петров, Курицын, черт разберешь. От удовольствия я расплылся в улыбке.

– Ну и что ты сделаешь? Доказательств, что я был с поляками, у тебя нет. Если станут разбираться, так я скорее герой, перебил весь отряд.

После всех мытарств слушать человеческую речь, имея в руках заряженный пистолет, было приятно, как есть конфету. Я помахал небритому на стол у дальней стены, а себе стул поставил сбоку от входа, чтобы одинаково хорошо видеть и дверь, и небритого.

– Будешь сидеть спокойно, растоплю печку.

Он ничего не ответил. Я по одному принес в печку дров из-за алтаря, вырвал пару листов из учебника по советской и истории и растопил. Уселся в углу. Оглядел старое, но вполне дееспособное и хорошо смазанное оружие небритого. Выщелкал из обоймы все патроны, кроме одного, и спрятал пистолет в карман. Пистолет поляка я снял с предохранителя – он тоже был исправен и заряжен.

– Ну другое дело совсем.

Небритый уже не так уверенно все что-то говорил. Я на все кивал. Моя голова болела с интенсивностью передающего помехи радио. Постепенно он угомонился. Видимо, злоба наконец стала проходить и сменилась страшной усталостью.

– Не переживай так, дядя. Просто посидим тут с тобой до утра. Можешь покемарить пока, я посторожу, – сказал я.

До восьми утра все тело страшно затекло. Рука с пистолетом, хоть я и держал ее на колене, вся была как будто пришитый грубыми нитками камень. Сорвись небритый с места, и я бы вряд ли смог выстрелить. Но он так и не сорвался за всю ночь, только попросил покурить. Я разрешил, конечно.

Сначала орали петухи. Потом ржали кони. Когда в замке заерзал ключ, мы оба быстро вышли из тупой дремы, в которой просидели все это время. Небритый выпрямился на стуле, его лицо стало строгим и жестким. Дверь скрипнула и открылась. Янович вошел и окинул меня скептичным взглядом:

– Что за вид?

Не знаю, какой у меня там был вид. Наверное, правда не очень. Потом он увидел небритого на стуле:

– Тэк-с. Ну хорошо.

Янович закрыл дверь на замок и, не сводя с небритого глаз, бросил на стул шубу. Только после этого он наконец увидел у меня в руке пистолет.

– А это что такое?

– Пистолет вынь.

– Чего?

Я ничего не ответил.

– Ну хорошо.

Он медленно достал пистолет и бросил в сторону. Я указал на другой стул.

– Ладно.

Сунул его пистолет в карман, сам сел на стол. Я все ждал, что эти двое что-нибудь скажут друг другу, но они только таращили глаза. Я проделал с пистолетом Яновича то же, что и с пистолетом небритого. Медленно поднялся и кинул перед каждым на расстояние в пару шагов по пистолету и, пятясь, снова сел на свой стул.

Я собрался произнести небольшую речь, но вдруг понял, что все проделанные мысленные действия не приносят мне обычного удовольствия. У этого дела не было заказчика, мою разгадку некому было выслушать. В зале суда не было судьи, прокурора, защиты, зевак и даже пострадавших. Да и самого зала суда не было. Просто где-то в мире произошла ужасно неприятная поломка, и небольшой шумный, пачкающий маслом и дымящий ремонтный инструмент случайно оказался у меня в руках.

Я хотел хотя бы из этого что-то сказать, но в горле так пересохло, что я только пошамкал губами. Я прочистил горло. Эти двое даже не взглянули на меня. Так и буравили друг друга глазами.

– Партия, значит. Белые ходят черными. Один какой-то черт двигает по клеткам свою харкотину. Все пьяны. Дом горит. Правила? Что еще за правила. Никто не знает правил.

Они меня не слушали.

– Ну хорошо.

Я засвистел. Я выводил мелодию Яновича, как если бы запаршивевший конь вдруг подхватил песню своего ямщика. Это было отвратительно. У меня защипало в глазах, у меня выступили слезы.

Янович и небритый все смотрели и смотрели друг на друга. Казалось, это теперь навсегда, они теперь не сдвинутся. Я свистел и свистел, сам себе удивлялся, что дрожащие от напряжения мышцы лица слушаются и издают что-то членораздельное. Я набрал в грудь очень много воздуха и свистел долго, а эти двое все сидели и сидели.

В ту же секунду, когда я остановился, чтобы глотнуть наконец воздуха, двое плашмя бросились на землю, схватились за пистолеты и одновременно выстрелили.

Янович так и остался лежать. На спине его свитера появилось крошечное отверстие. Небритый медленно поднялся с пола и привстал на одно колено. Пустой пистолет все еще был у него в руках. Он поглядел на Яновича, потом перевел взгляд на меня. Поднял пистолет на меня, пару раз впустую нажал на крючок, обратно опустил.

– Хочешь, расскажу, кто это? – почему-то спросил он.

Я, конечно, поспрашивал потом о Яновиче. У меня было для этого много лет, знаете ли. Мне рассказали о нем и такое, и сякое, и в конечном итоге я понял, что ничего особенного о нем узнать не смогу, как ни постараюсь. Есть такие люди, которые все свои секреты уносят с собой в могилу. Иногда, в минуту слабости или откровенности, они могут открыться первому встречному и рассказать, например, в каком доме престарелых доживает их мать, или как именно с ними связался адъютант какого-то немецкого офицера, или где они раздобыли бомбу, или кем, собственно, был небритый с армейской выправкой и какой секрет их связывал. Единственная загадка, которая меня мучит до сих пор: почему он, набиравший по барской блажи себе в управу исключительно музыкантов и певцов, не убил меня, явившегося без вызова и явно с вредной ему целью, в первую же ночь? Его что-то смягчило? Или он только отложил необходимое? Наверное, моменты, когда правда о таких людях открывается, лучше не упускать. Конечно, если вы любопытны.

– Хочешь, расскажу, кто это? – спросил меня небритый.

– Нет, – честно ответил я и выстрелил ему в лицо.

Он покачнулся назад, а затем с размаху упал ухом в пол. Его правая рука легла рядом с левой рукой Яновича. Он так и остался лежать с распахнутыми удивленными глазами.

Я подошел к трупу Яновича, присел, достал