Книга Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко

полшага к действию, а чтобы сделать полный шаг, надо только понять, в каком направлении двигаться, в какую из четырёх сторон света.

Я решил драматизировать обстановку и, с этой целью, бойкотировать брошенную мне приманку в виде раскрытых двух окон с шелестящим за ними садом. Переставил кровать так, чтобы не отвлекаться заоконным миром, тем самым всё глубже сосредотачиваясь на решении своих проблем и одновременно ускоренно продвигаясь в сторону обострения отношений с господином Такэда в очках и высоким, сутуловатым Фусэ. В конце концов, они окажутся вынуждены сказать мне, чего хотят от меня добиться, размышлял я, привычно рассматривая серый потолок. Иначе я им не союзник.

«Враги — союзники… А почему бы — и нет?»

— Ни за что не поддамся любым её уловкам и козням, — вслух рассуждал я, поднявшись и расхаживая по комнате, а затем возвращаясь в постель, но не прерывая потоков своих мыслей и приятно для моего слуха звучащих слов. — Если цельность сознания, невзирая ни на какие помехи извне, помогла мне довести и посадить «крепость» на Иводзиму (не моя же в том вина, что остров вновь отдали японцам — взлетевший навстречу «Боинг» бежал, истребитель «Мустанг» был сбит на подлёте, а «Доджи» и «Виллисы», замеченные мной у начала бетонки, достались неприятелю в качестве трофеев), мне надо сохранить эту самую, спасшую уже меня, цельность сознания, чтобы действовать дальше и спасти себя окончательно.

Итак, к окнам, за которыми вновь стал серым сад, я больше не подходил. Кружил заворожённо рядом с апельсинами, которых снова стало в пирамидке четыре — три в основании, один сверху, — наклонялся, чтобы понюхать их и погладить. Потом снова съел их. Масличный эфир обрызгал мне руки и пальцы, и они стали пахнуть апельсинами. И тут я вспомнил о маленьком чёрном плеере, как бы случайно оставленном Фусэ три дня назад на прикроватной тумбочке. Тумбочка оставалась в той части моей комнаты, куда я, убрав из неё кровать, решил больше не возвращаться и отгородился от неё серой раскладной ширмой. Я тайно прокрался туда. Плеер оказался на месте. Разглядывая его, я подметил сходство чёрной пластиковой коробочки с компьютером в левой руке госпожи Одо, с которым она почти не расставалась. Я осторожно, чтобы не зашуметь, принёс плеер (что это за штуковина на самом деле?), окончательно лёг в постель и заново с критичным вниманием прослушал свой собственный рассказ о налёте на Токио.

Запись еще больше укрепила мою решимость оставаться тем, кто я есть на самом деле, то есть Майклом Уоллоу.

Потом я обратил внимание на то, что плеер (или компьютер — какая разница?) может работать и на запись, как диктофон, и наговорил ему всё, что думал о госпоже Одо, её соучастниках, их варварских методах обращения с цивилизованными людьми и сером мире, в который они меня заточили. Прослушав новую запись, я решил начать, наконец, отсчёт реального времени, завести собственный календарь, и дописал в своеобразный звуковой дневник: «Сегодня день первый».

После дневного сна я обратил внимание, что апельсинов вновь стало четыре. Пятый в небольшое блюдо не входил. О, я вспомнил, что может быть и число «пять»! Не шесть и не два, а пять само по себе. Кровать вместе со мной переставлена в простенок между окон, причём сами окна сдвинули друг к другу, а за окнами уже не сад, а озеро, дальний берег которого зарос лесом. Стены в комнате тоже сдвинуты, отчего она уменьшилась и стала уютнее, однако всё оставлено серым. Я выглянул из комнаты: спортзал и бассейны взяли и поменяли местами. «Напрасно, — подумал я, — вам ничем не удастся меня удивить.» Отставил от стола стул, уселся и старательно надиктовал мои новые впечатления.

Госпожа Одо пришла ко мне одна, когда опускались сумерки, и в комнате начало темнеть.

— Сидите-сидите. Вы вновь настаиваете на том, что вас зовут Майклом Уоллоу, — сказала она утвердительно.

— Да, — коротко отозвался я.

Она не удивилась, как если бы пришла, изначально настроившись не удивляться.

— Прошу вас, расскажите, как выглядит ваша невеста, чтобы мы могли сообщить ей о вас. Какие у неё глаза, какого цвета волосы? Её зовут Кэролайн, я не ошибаюсь?

— Да, Кэролайн. Её зовут Кэролайн… Кэрри… Кэролайн… — И тут я замялся. Я никак не мог вспомнить, как она выглядит. Нелепицу в предложении госпожи сразу не заметил.

— Понимаю вас, это не просто, — почти ласково проговорила госпожа Одо. — Известны ли вам и другие женские имена? Пожалуйста, прикройте глаза и вспоминайте…

Я повиновался, но не знал, что ей отвечать. Из моей памяти не всплывали ничьи зрительные образы. И вдруг пришло, словно кто шепнул на ухо, странное имя:

— Гульчохра… Официантка из ресторана «Согдиана»… Потом я называл её Гуль…

— Где он находится? — Госпожа Одо задала этот вопрос по-прежнему спокойно, и я это отметил, потому что…

— Н-не… Не помню… Кажется, в Таджикистане…

Вот здесь спокойствие как сдуло с госпожи Одо. Она побледнела, нервным жестом выдернула из кармана халата левую руку и поднесла к глазам. На ладони её была чёрная коробочка, похожая на мой диктофон-магнитофон. Засветился дисплей, там было жухлое лицо молодого больного, которого я видел три дня назад. Он молчал, взгляд его оставался мертвенно-безучастным. Я мог видеть его на дисплее, не поворачиваясь к госпоже. Ещё лучше можно было рассматривать его без дисплея, у себя в голове, внутренним зрением.

Голос госпожи Одо продолжал звучать спокойно, безэмоционально:

— Чем она привлекла вас, почему вы её запомнили?

— У вас волосы, как у неё… Поэтому я её вспомнил… Но от её волос пахло духами — холодным синим горным льдом… У неё три родинки на левой лопатке, как у моей хорошей знакомой Инары… У Гульчохры горячие маленькие ушки. Крепкие полные ноги с округлыми коленями и крупными щиколотками. Мягкие бёдра. И прохладная нежная кожа вокруг пупка. Эта девушка никогда не таяла от жары. Этим она мне нравилась… А от вас ничем не пахнет. Вы стерильны. Вы для меня серы, как серо почти всё в этом маленьком мире.

Госпожа Одо качнулась назад от последних моих слов, но продолжала выслушивать меня терпеливо, не перебивая. Ни мимикой, ни словом, ни жестом она не выказывала своих эмоций и, казалось, не соучаствовала и не соприсутствовала при моём повествовании. Она долго молчала, когда я окончил свой короткий рассказ. Меня же не обеспокоило воспоминание, память сразу выключилась, и я с удовлетворением сосредоточился на том, чтобы отстоять своё сознание и себя как личность.

— Какого цвета лес за озером? — неожиданно спросила госпожа Одо.

— Серого.