Книга Гитлер: мировоззрение революционера - Райнер Цительманн

к дисциплине, подчинению и признанию авторитета, воспитание, которое запрещает мысль о мятеже или революции. С другой стороны, неуверенность из-за крушения старой империи, Ноябрьской революции и, наконец, выступление и революция против государства. 9 ноября 1927 г. Гитлер заявил: «В день, когда развалилась старая империя и образовалось новое государство, мы превратились из бывших солдат в отношении нынешнего государства в критиков и протестующих»[520].

На самом деле похоже, что 1918 год, т. е. событие Ноябрьской революции, которое в конце концов вызвало у Гитлера желание «стать политиком»[521], обозначил поворотный пункт в развитии Гитлера, особенно в его отношении к авторитету государства. В 1942 г. в одной из застольных бесед он, например, сказал, что до 1918 г. он, оказавшись перед юристом, представлял себе, что это и есть «высшая жизнь! Вообще перед всеми государственными чиновниками! Мой старый господин был человеком чести»[522]. Было бы, конечно, неверно предполагать, что отношение Гитлера к государственному авторитету изменилось буквально за один день. Сам Гитлер объяснил в речи 24 февраля 1929 г.: «Было время, когда все мы еще находились в плену бесчисленных предрассудков. Я точно знаю, если бы нашему движению — допустим, оно существовало бы в 1919 году — судьба дала победу, мы подошли бы к решению определенных вопросов слабыми и нерешительными. Мы сами были предубеждены или, может быть, не столько предубеждены, сколько под впечатлением прошлого. В течение десятилетий было приобретено определенное отношение к понятию „государственный чиновник“, приобретено определенное отношение к понятию „министр“, приобретено определенное отношение к понятию „регирунгс-президент“ к понятию „полицай-президент“, приобретено определенное отношение к этим вещам, которое частично передавало государство, потому что это старое государство во всех этих учреждениях было чистым, порядочным и аккуратным. И хорошо, что нынешнее государство убирает все эти тогдашние сомнения и что оно показывает нам свое истинное лицо и поэтому дает тем, кто приходит, силу непринужденно предстать перед ним и сделать то, что однажды потребует час. Понятие „министр“ сегодня стало для нас другим, понятие „рейхсканцлер“ — другим, понятие „президент Германии“ — другим, понятие „полицай-президент“ — другим, понятие „судья“ — другим, все понятия сместились, и в Германии возникает организация людей, которые все эти понятия рассматривают непринужденно и по-новому»[523].

Прежде чем Гитлер смог действительно «непринужденно» контактировать с представителями государственной власти, прошли годы, возможно — по некоторым признакам, — что он достиг настоящей непринужденности, например в отношении генералов, лишь к концу жизни. Базовым и для самого Гитлера, и для его сторонников всегда оставалось двойственное отношение к авторитету: тенденция к мятежу и революции при одновременном существовании противоположной тенденции, «робости», укорененности ценностей дисциплины и подчинения. Для самого Гитлера это противоречие было основой слабости при принятии решений, описанной[524] многими исследователями, но, по сути, убедительно не объясненной.

Примером неспособности принять решение является поведение Гитлера во время его путча 8–9 ноября 1923 г. События этих двух дней демонстрируют Гитлера совсем не как решительно действующего и последовательного революционера, под которого он сам себя позднее стилизовал, а как нерешительного, колеблющегося и медлительного человека, не желающего или не могущего довести до победного конца объявленную им самим революцию, который даже перед лицом грозящего поражения даже не предпринимает серьезной попытки для ее спасения. Вернер Мазер верно пишет о «подтвержденных в решающей ситуации растерянности, неуверенности и недостатке способности Гитлера к руководству»[525]. Неспособность принимать решения объясняется в конечном итоге актуализацией противоречивых тенденций. С одной стороны, существовала воля к провозглашению «национальной революции», а с другой — царила до сих пор существующая «робость» в отношении представителей государственного авторитета. Через 13 лет после путча в ежегодной речи в память об этом событии Гитлер сам заявил: «…и совершенно тяжелым решением было для меня пленение баварского правительства и провозглашение в Германии национальной революции. Впервые надо было принимать решение о жизни и смерти, не получив приказа»[526]. Это высказывание наглядно показывает внутреннюю конфликтную ситуацию Гитлера, которая в конце концов существенно сказывалась на его способности уверенно и в наступательном духе принимать решения. Подобную же слабость в принятии решений мы продемонстрируем в параграфе 11.5.Д на примере «путча Рема».

Гитлер сам, по крайней мере поверхностно, осознавал эту проблему. В своей первой речи перед Народным судом 26 февраля 1924 г. он сказал: «Я думаю, это может быть несколько странно, что мужчина, который больше пяти лет, практически 6 лет, учился уважать начальника, никому не противоречить, слепо подчиняться, однажды впадает в самое большое противоречие, которое может быть в жизни государства, а именно с так называемой конституцией»[527].

Хотя усвоение авторитарных образов мышления, мышление и чувствование в категориях приказа и подчинения были для Гитлера, с одной стороны, помехой, так как они в определенных ситуациях отчетливо сказывались на его способности принимать решения, с другой стороны, именно это противоречие было прямо-таки условием его удивительного успеха у масс. Ведь оно прототипически отражало ту основную двойственную позицию, которая была определяющей для широких слоев населения. Концепция легальной, дисциплинированной, не хаотичной и аккуратной революции была поэтому не только сознательно разработанной Гитлером стратегией захвата власти, но и одновременно выражением противоречивой структуры его личности и личности его сторонников. Подготовленное в 30-е годы эмпирическое исследование Эриха Фромма о «Рабочих и служащих накануне Третьего рейха», основанное на анализе более чем тысячи заполненных преимущественно в 1929–1930 гг. анкет, пришло к выводу, что национал-социализму подвержен главным образом «бунтарско-авторитарный» тип характера. С падением монархии, гласил вывод Фромма, ранее подавленные бунтарские импульсы кругов населения с преимущественно авторитарной структурой характера приобрели мощную интенсивность. «Как мелкая буржуазия, так и прежде всего молодые поколения демонстрировали бунтарско-авторитарные черты и выступали против все более ненавистных авторитетов. Чем уступчивей и слабее выглядел авторитет, тем больше росли ненависть и презрение. Эта эмоциональная потребность, постоянно подпитываемая беспомощностью и трудным материальным положением, была сама по себе латентной, но могла в любое время активизироваться, как только политическое движение предъявит новые символы авторитета, сигнализирующие силу, незнакомую слабым республиканским, а также побежденным монархическим авторитетам». В послевоенное время люди с таким бунтарско-авторитарным типом характера часто вступали в социалистические или коммунистические партии. Но «и национал-социализм открывал клапаны для бунтарских чувств», которые, однако, частично направлялись на иные символы власти, чем у левых партий. Одновременно национал-социализм создавал новые авторитеты: партию, расовое сообщество и фюрера, сила которых подчеркивалась их брутальностью: «Так новая идеология удовлетворяла одновременно две потребности: бунтарские тенденции и латентную тоску по всеобъемлющему подчинению»[528].

Гитлер как личность, сам воплощавший этот «бунтарско-авторитарный» тип характера, и его концепция «дисциплинированной и легальной революции» лучше всего отвечали, как верно сформулировал Мартин