Книга Кангасейро - Жозе Линс ду Регу

боку на бок. Она была горячее, чем солнце в полдень. Не скрою, Бентиньо, я плакал, и земля становилась влажной от слез. Я боялся, что Апарисио увидит меня в таком состоянии, а брат Апарисио не смеет быть слабым. Но я не думаю, что это была слабость, нет. Слабый бежит от пули, кинжала, а я не бежал. Скажу тебе, я бросался в самый жаркий бой, даже не сознавая, что делаю.

Эти муки продолжались до схватки в фазенде старого Матиаса на дороге к Кабрабо. После этого я действительно стал зверем. Я не мог забыть той девушки, ее длинных полос, пропахшего дымом тела. Я стал тосковать по женщинам. На привалах в каатинге, на валунах, в горах, у подножия горы я думал только о женщинах, мечтал только о женщинах. По ночам я покрывался холодным потом, тело слабело, как будто кто-то околдовал меня. И я успокаивался, только когда мы приходили куда-нибудь и я удовлетворял свое желание. Парни прозвали меня козлом и смеялись надо мной. Апарисио молчал. Думаю, что ему это даже нравилось. Но я сам чувствовал, что я просто болен. Я знал, что болен. Но потом на меня нашло что-то. Отряд вышел на дорогу, к берегу Сан-Франсиско. Это было под вечер, и Апарисио остановился в зарослях оитисики. Люди отдыхали стоя, и никто не смел двинуться с места. А мне до безумия захотелось прилечь. Я оставил оружие и вышел на обочину дороги. И вдруг увидел: идет мне навстречу девушка с распущенными волосами. Она казалась видением, и я даже испугался, не в бреду ли чудится мне это. Когда девушка приблизилась, я увидел, что она действительно очень хороша собой. Волосы ниже пояса — таких волос я никогда в жизни не видел. Ты помнишь, как я бредил метиской из пещеры на горе в Аратикуме. Так вот, она была живым воплощением моей метиски. Я хотел убежать от этого безумия, но девушка заговорила, и ее слова и голос показались мне музыкой. Она сказала мне: «Апарисио, подойди ко мне». Она звала ласково, сердечная. Я не смог убежать. «Апарисио, я ищу тебя больше года». Я молчал, боялся испугать… В моих руках она казалась нежно воркующей голубкой. Я не в силах рассказать тебе все это! Когда вспоминаю, все болит внутри. Я овладел ею под сенью кабрейры, дул мягкий вечерний ветерок, и казалось, что весь мир хочет обласкать меня. Она была девушкой. У нее были глаза чернее ночи, и они горели ярче огня. Никогда я не встречал женщины более страстной. Пробыли мы с ней до ночи. Девушка все называла меня Апарисио. Она сказала мне такое, что испугало меня: «Твой сын у меня в чреве, уже совсем большой. Он появится на свет, Апарисио, станет взрослым. Мой отец убежит от него, Апарисио…» Тогда я не понял значения ее слов. Потом она ушла, а я вернулся к стоянке. Парни уже спали, но Апарисио, увидев меня, подозвал и строго сказал: «Кангасо — это кангасо, Домисио, и ты ослушался приказа! Брат может не послушаться, но кангасейро — нет». Я рассказал ему все. Я не мог скрыть радости, она владела всем моим существом. Апарисио слушал, не прерывая меня, а потом сказал: «Это умалишенная дочь капитана Глисерио. Девчонка повсюду рассказывает, что я овладел ею. Она бродит, безумная, по дорогам». И замолчал, а я ушел в сторонку, расстелил свою подстилку и улегся. Под оитисикой было холодно. Слова Апарисио привели меня в ужас. Я был близок с безумной. Послушай, Бентиньо, послушай, братишка, меня охватила злоба, хотелось кричать во весь голос. Я отошел от стоянки, была глубокая ночь, на небе мерцали звезды. Я был с безумной! От этой мысли мне становилось больнее, чем от раны в груди. У меня было такое чувство, будто я оскорбил святую в алтаре. Я обидел невинное существо, неразумное, ничего не сознающее. Я осквернил тело ребенка. Небо было глубокое и звездное, но я видел только беспросветную ночь. Тогда-то я и вспомнил нашу мать в Аратикуме, так боявшуюся, что я сойду с ума, когда у меня бывали приступы тоски. Ты помнишь? Какой-то голос внутри меня нашептывал: на твоей совести больше убийств, чем у Апарисио. Возле меня не было никого, кто бы понял, что творится со мной, я лежал и не мог заснуть. Самое лучшее для меня было бы погибнуть в бою, отправиться к дьяволу… И по сей день, Бентиньо, я чувствую поцелуи девушки на губах, чувствую ее волосы, такие шелковистые, как у овечки, мягкие, как не знаю что. Нет, она не могла быть безумной. Это все было злой выдумкой Апарисио. Долго я так томился, покрываясь холодным потом в бессонные ночи. Теперь я мучился не только от телесной боли. В груди зияла страшная рана, да, Бентиньо, открытая рана, поражен был мой мозг. Лицо девушки все время стояло передо мной, я смотрел в кусты и видел ее, такую красивую, в своих объятиях, воркующую, как нежная голубка, благоухающую всеми ароматами земли. Нет, Бентиньо, все это должно было доконать меня. Апарисио, обладающий нечеловеческой силой, все видел… И однажды он сказал мне: «Тебе нужно отдохнуть, Домисио. Ты стал безумствовать, как в Аратикуме». Этот зверь понял, что мое сердце смягчилось, как никогда. Он опасался, что ружье выпадет у меня из рук. Но где там! То, что я расскажу тебе, произошло во время нападения на Женипапо-Гранди. Когда началась перестрелка, мне дьявольски захотелось убить и тут же самому умереть. Я дрался с таким бешенством, что негр Висенте сказал мне: «Я до сих пор не видел воплощенного дьявола, а сегодня увидел». Могу сказать тебе, Бентиньо, что, убивая, я только и мечтал о том, чтобы самому умереть. Я чувствовал волосы девушки где-то рядом, они благоухали так, что ты не можешь себе представить. Тело мое ослабело, казалось, что кто-то высасывает из меня кровь. Слова Апарисио о девушке не давали мне покоя. Со временем я узнал все. Это оказалось правдой. Я связался с безумной, мой мальчик. Ты не можешь себе представить, что это такое.

Когда он замолчал, Бентиньо заговорил об Алисе, о том, что хочет жениться на девушке и покинуть эту несчастную землю:

— Послушай, Домисио, смерть матери сделала меня таким. Я всего боюсь, все наводит на меня тоску. Жизнь, которую вы ведете с Апарисио в кангасо, противна мне. Я хочу бежать, укрыться где-нибудь с девушкой, но у меня не хватает на это решимости. Ты хорошо