Книга Воробей. Том 1 - Андрей Дай

императорской семьи. В первую очередь тем, что нахально вторгся в несвойственную для скромного гражданского чиновника сферу межгосударственных отношений. Надеялся лишь, на то, что моя выходка пробудит у хозяев страны в первую очередь любопытство, а потом уже раздражение.

И все-таки, тем вечером, пятнадцатого апреля тысяча восемьсот семьдесят пятого года, покачиваясь на мягких рессорах австрийской выделки экипажа, поглаживая узкую ладошку заметно нервничающей жены, я улыбался. Чувствовал себя, если и не победителем, то где-то около того. Верил, что Господь Вседержитель не попустит, и все у нас — у моей семьи и у моей многострадальной Родины — будет хорошо.

6. Предчувствие майской грозы

В конце мая, по неведомо кем заведенной традиции, государственные присутствия столицы переходят в этакий — спящий режим. Министры, их заместители, столоначальники и виднейшие специалисты отлучаются в летний отпуск. А без визирования документов вышестоящими начальниками у нас, как известно, ничего не делается.

Потому, последняя декада апреля и весь май в канцеляриях всех без исключения министерств и ведомств, самое горячее время. Составляются отчеты, инструкции и рескрипты. Принимаются, наконец, решения, откладывавшиеся чуть ли не полгода. Заседания следуют за консультациями. Посыльные снуют по центру Санкт-Петербурга, едва не сбивая с ног праздно прогуливающихся обывателей. Город превращается в настоящий потревоженный муравейник. В этом году, сорок дней перед отпуском дались мне особенно трудно. Слишком многое нужно было сделать, слишком многого от меня хотели.

Уже на следующий же день после той примечательной встречи посланника Франции с регентом Империи, меня вызвали на, что называется — суд. Официально. Соответствующую бумагу доставил мне прямо домой суровый императорский фельдъегерь, и я под настоящим конвоем бравых гвардейцев был препровожден в Мраморный дворец, в кабинет великого князя Константина. Где все было подано именно что как судилище святой инквизиции над еретиком.

Князь Константин, на правах старшего по возрасту из всех членов императорской семьи, по центру. Князья Александр и Владимир — по краям. Барон Жомейни, как товарищ сказавшегося больным князя Горчакова, на месте, где должно быть должен находиться прокурор. И военный министр Милютин — не решившийся даже открыто взглянуть мне в глаза, или как-либо поздороваться, когда я только вошел, за адвоката.

Видимо подразумевалось, что я должен был всерьез впечатлиться обстановкой, и ощутить всю глубину своего грехопадения. Только мне было, честно говоря, плевать. Этим цирком они добились как раз обратного эффекта. Всего меня вдруг наполнила некая удаль, кураж — если хотите.

— Мы вызвали вас, ваше высоко превосходительство, — угрюмо, даже и не подумав поздороваться в ответ на мои поклоны, выдавил из себя князь Константин Николаевич. — С тем, чтоб вы могли оправдать себя.

— В чем же? — улыбнулся я, внутренне гадая, расписаны ли у присутствующих роли так, как я сам себе нафантазировал? Или Жомейни и Милютин пребывали там лишь в качестве консультантов.

— Примирив Германскую империю и Французскую республику, — тут же оправдав мои подозрения, без особенного, впрочем, воодушевления, как по ранее готовому циркуляру, подал голос заместитель министра иностранных дел. — Мы, Российская империя, могла показать всему миру нашу силу и влияние. Теперь же, может статься, нас посчитают слабыми. Готовыми во всем потакать Бисмарку. Не достойными того, чтоб прислушиваться к нашему мнению. И вина в этом, несомненно, лежит ни на ком другом, нежели на вас, господин первый министр…

Я кивнул. Этого не было сказано, но и так было ясно, что регент отказался помогать Франции решить разногласия с Германией мирным путем. Теперь же им нужен был виноватый. Мальчик, на которого можно будет показывать пальцем, оправдывая свои же поступки. Только у меня было особое мнение. Оправдываться? Извиняться? Помилуй Боже!

— Вот оно что, — еще раз улыбнулся я. — Отлично. Значит, у князя Бисмарка ныне все-таки развязаны руки. Просто превосходно!

— Да чему же вы радуетесь-то, Герман Генрихович? — деланно вскинулся князь Владимир. — Ныне же судьба ваша может быть решена…

— Так и это не плохо, Владимир Александрович, — слегка поклонился я третьему сыну императора Александра. На моей груди поблескивал орден, автоматически дающий мне право считаться приемным родственником царствующей в России семье. Отсюда и мое дерзкое обращение по имени-отчеству, а не по титулу. — Однако же, прежде чем будет произнесен вслух вердикт, мне нужно рассказать вам о стране, которой вы провидением Господа нашего, рождены править.

— Что-то новое? — каким-то неприятным, скрипучим голосом, проговорил Александр. Он тоже не смотрел мне в глаза. Оно и понятно. Отказал генералу Ле Фло именно он. Я лишь подтолкнул регента к тому.

— Не то, чтобы особенно новое, Александр Александрович. Несколько цифр, о которых вы, возможно, не ведали прежде. Дело в том, что Российская империя занимает первое место в мире по сборам и экспорту зерновых…

Я говорил долго. О том, что мы кормим половину Европы, и о том, что вынуждены чуть не всю экспортную прибыль тратить на закупки машин и механизмов, которые пока не умеем делать сами. О том, что в промышленном производстве мы отстаем от Англии, Франции, Германии и даже САСШ более чес в шесть раз. О том, что иные страны Европы, которым мы должны были продемонстрировать мощь и силу нашего голоса, видят в империи, прежде всего источник дешевого сырья.

О том, что наши успехи в производстве злаковых объясняются не достижениями агрономических наук, а прямо-таки огромными засеиваемыми площадями. И о том, что девяносто процентов населения Отчизны — крестьяне, а промышленники вынуждены завлекать рабочую силу на свои производства высоким жалованием. Это увеличивает себестоимость произведенных, часто не особенно высокого качества, товаров. Что естественно снижает конкурентоспособность их на рынке.

О том, что средние доходы на душу населения Державы сравнимы лишь с отсталой во всех отношениях Португалией. А годовой внутренний торговый оборот лишь немногим больше прозябающей в нищете Турции. О том, что более половины крестьян никогда в жизни не ели вдоволь, и на их столах даже в праздники не найдется мяса.

О том, что сила государства — это не громкие слова и заявления, а броненосцы в Финском заливе. Построить которые мы пока не можем себе позволить. И о том, что по самым скромным подсчетам, грядущая война обойдется нам не менее чем в миллиард рублей, что даже слегка превышает годовой бюджет всей страны. Больше того! Что, поссорившись с Германией, мы мало того, что лишимся тридцати процентов экспорта, но и сорока с лишним процентов импорта — в первую очередь, так необходимых нам сейчас для модернизации производств, станков и механизмов. Так еще и можем лишиться всех завоеваний на Балканах…

— Да-да, — блестя глазами, но