Книга Бабочка на ветру - Рей Кимура

поднимемся над всеми остальными, вот увидишь!

— Нет, ты сам понимаешь, что этого никогда не произойдет. И это разбивает нашу жизнь, выстраивает холодную стену между нами. А потом придет время, когда мы возненавидим друг друга, — грустно покачала головой Окити. — Остается только одно: мне нужно уйти от тебя. Это самое трудное, что мне приходилось делать в жизни, но другого выхода нет и не будет. И ты сам все это понимаешь, правда же?

— Ничего подобного! — Цурумацу в отчаянии замотал головой. — Ничего я не понимаю и не хочу этого понимать! Ты ни в коем случае не должна уходить от меня, без тебя моя жизнь бессмысленна!

Он отказался продолжать разговор, и Окити поняла, что его не переубедить. Ну как убедить его, что не судьба им быть вместе? Объяснить, что, как бы отчаянно они ни сопротивлялись жестокому року, им не победить…

В тот вечер они приготовили себе прекрасный ужин: смесь маленьких кусочков сырой рыбы, лапши, которую так любил Цурумацу, и рыбы, зажаренной в тесте. Устроились на татами возле очага; им так хорошо вместе, они ведь созданы друг для друга, и это продлится вечно. Но на глазах у Окити блестели слезы: она думала о грозовых тучах, которые снова собираются на горизонте их совместной жизни. Ну как может такая сильная и нежная любовь мешать другим людям, да настолько, что теперь возлюбленным приходится расставаться?!

Цурумацу даже предложил уехать из Симоды подальше и начать новую жизнь где-нибудь в другом поселке, но Окити наотрез отказалась даже говорить об этом. Его родина — Симода — была и остается, это его жизнь, и Окити не имеет права ее портить!

Увы, пройдет много времени, прежде чем Окити поймет, что, отказавшись переехать в другой поселок, она совершила еще одну роковую ошибку. Прах Цурумацу уже покоился в урне, зарытой в холодной, мрачной могиле… Именно из-за этого Цурумацу умер, а она осталась одна-одинешенька на всем белом свете, больная и телом и душой и не имеющая сил жить дальше с тяжким бременем на сердце.

А в тот вечер Окити снова и снова наполняла чашечку саке, но Цурумацу даже не пытался ее остановить. Он понял — ей сейчас требуется утопить в алкоголе душевную боль. А так как он и сам страдал не меньше ее, то в конце концов молодой мастер просто махнул на все рукой и присоединился к Окити.

Пили всю ночь напролет и больше не сдерживали своих желаний; уже не говорили о вечной любви и не давали друг другу священных обещаний всегда быть вместе, — начался следующий этап в их жизни. В эти дни оба напивались до потери памяти, словно решились пойти по тропе саморазрушения вместе.

Отношения их стали напоминать американские горки: молодые люди то опускались в пропасть, отчаянно ругаясь и споря, в особенности во время очередной попойки, то взлетали вверх, — протрезвев, раскаивались и слезно просили друг у друга прощения. Окити прекрасно понимала, что это не может длиться вечно, рано или поздно они на всей скорости врежутся в гору разбитых мечтаний, не-сбывшихся обещаний и отвратительных воспоминаний.

Конец наступил раньше, чем предполагала Окити. Однажды Цурумацу отправился в поселок, купить себе кое-что для мастерской; узнав об этом, в дом пришел Сайдзё, чтобы поговорить с Окити наедине. Она заварила ему драгоценный жасминовый чай, который бережно хранила еще с той поры, когда жила в американском консульстве, и приготовилась выслушать гостя.

Окити всегда знала, что Сайдзё не одобряет связи Цурумацу с ней, считая девушку чем-то вроде тяжелого хомута на шее у друга. Уверенная, что Сайдзё не раз пытался убедить Цурумацу расстаться с ней, она приготовилась к непростому разговору и в ужасе ждала, когда же он начнется. И Сайдзё, человек бесхитростный и более чем прямолинейный, действительно сразу перешел к делу, решив не тратить попусту время на ненужные предисловия:

— Окити-сан, я очень беспокоюсь за Цурумацу. Меня волнует, что в последнее время он стал много пить. Тебе хорошо известно, как и мне, что никогда раньше он таким не был. А ведь пьет потому, что очень несчастлив. Проблемы серьезные у него появились, вот и пытается утопить их в саке. Кажется ему, что так может спрятаться, не решать их. Не хочу обижать тебя и причинять тебе боль, но мне кажется, ты и сама понимаешь — Цурумацу-сан стал таким именно из-за тебя.

Тут увидел Сайдзё, как исказилось от душевной боли лицо несчастной женщины. Страдала так, как если бы ей вонзили нож в сердце. Очень ему не хотелось причинять ей такую боль, но ведь Цурумацу, такой замечательный человек, его лучший друг, великий мастер, буквально спивается на глазах, доведенный до отчаяния безысходностью. Не мог он смотреть на это равнодушно. С каждым днем приближается тот к краю опаснейшей пропасти, и Сайдзё посчитал своим долгом остановить его, пока еще не слишком поздно. Вот почему взял он себя в руки, отбросил прочь жалость и снова перешел в наступление:

— Если только ты любишь его, Окити, — а ведь это так, я знаю, — оставь его, чтобы он перестал себя разрушать. Неужели ты не понимаешь, что невозможно уничтожить прошлое? Нельзя все время притворяться, что ничего не происходило. Прошлое поселится между вами навсегда, как бы вы ни пытались его забыть. Лучше расстаться прямо сейчас, пока в вас еще живы прекрасные воспоминания, которые вы оба будете бережно хранить. Не надо ждать, пока отношения ваши окончательно разрушатся и останутся только горечь и гнев. И я, и ты, Окити-сан, мы оба очень любим и ценим Цурумацу. Понимаем — его вины в том, что происходит, пожалуй, и нет. Единственное, что губит его, так это что он слишком сильно любил и продолжает любить тебя. Вот почему только ты способна ослабить петлю этой любви, пока она не задушила его до смерти.

Окити молча кивнула, боясь заговорить, — страшно вымолвить слово… Да и что она может ему ответить? Сайдзё ушел, а Окити ещё долго сидела на своем месте на татами. Перед ней стояла нетронутая чашка жасминового чая; он остыл, стал таким же холодным, как ее сердце… Неожиданно солнце скрылось за тучей, лучи его в комнате погасли, и дом, с такой надеждой и любовью выстроенный молодым, талантливым мастером, показался Окити мрачным, безжизненным и пустым. Не в силах больше сидеть неподвижно, она принялась бесцельно слоняться по дому и размышлять об услышаном только что от лучшего друга Цурумацу.

«А ведь Сайдзё-сан говорил правду… Значит, конец для меня уже наступил», — печально рассуждала