Книга Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг. - Сергей Михайлович Сергеев

собора 1639 г., большинство участников которого высказались за прекращение выплаты хану дани, что никак не повлияло на политику правительства в этом отношении.

Широко известен собор 1642 г., обсуждавший вопрос, брать или не брать под царскую руку крепость Азов, захваченную донскими казаками. На нём заседали «всяких чинов люди», среди которых были и «выборные», вот только выбирали их весьма специфическим способом. Список «выборных», заготовленный накануне собора, предварялся преамбулой со словами: «А по государеву указу быти выборным людем», и далее следовали имена. Очевидно, что «выборы не коснулись провинциального посадского населения», скорее всего, «и выборы… городовых дворян и детей боярских производились из тех, кто в то время находился в Москве»[241]. Собор носил чисто совещательный характер, в царских грамотах к донским казакам он даже не упоминается. Соборный приговор не сохранился, и неизвестно, был ли он вообще, вполне возможно, что «правительство ознакомилось с мнениями сословий и само приняло решение»[242]. И это, наверное, так, ибо большинство подавших мнения предлагало воевать с турками за Азов (впрочем, с обязательным рефреном: «принимать ли Азовское место, или не принимать, в том Государская воля»), царь же повелел казакам крепость оставить.

Главный интерес этого собора, однако, в другом. Представители различных социальных групп выступили на нём со своими жалобами, бесценными по сведениям о состоянии тогдашнего русского общества. Так, служилые люди резко обличали пороки царской бюрократии: «Твои государевы дьяки и подьячие пожалованы твоим денежным жалованьем, поместьями и вотчинами, а будучи беспрестанно у твоих дел и обогатев многим богатством неправедным от своего мздоимства, покупили многие вотчины и домы свои построили многие, палаты каменные такие, что неудобь сказаемые: блаженной памяти при прежних государях у великородных людей таких домов не бывало, кому было достойно в таких домах жить». Гости (высший слой купечества) и торговые люди сетовали на разоренье: «Службы твои государевы служим на Москве и в иных городах ежегодно беспрестанно, и от этих беспрестанных служб и от пятинные деньги, что мы давали тебе в смоленскую службу ратным и всяким служилым людям на подмогу, многие из нас оскудели и обнищали до конца;… а торжишки у нас стали гораздо худы, потому что всякие наши торжишки на Москве и в других городах отняли многие иноземцы, немцы и кизилбашцы [персы], которые приезжают в Москву и в иные города со всякими своими большими торгами и торгуют всякими товарами, а в городах всякие люди обнищали и оскудели до конца от твоих государевых воевод, а торговые людишки, которые ездят по городам для своего торгового промыслишка, от их же воеводского задержанья и насильства в приездах торгов своих отбыли». Посадские говорили, что «от… великой бедности многие тяглые людишки из сотен и из слобод разбрелись розно и дворишки свои мечут». Высказывались «соборяне» и о том, как поправить зло. Служилые люди предлагали отдать сбор казны гостям и земским людям, гости и торговые люди с ностальгией вспоминали, как «при прежних государях в городах ведали губные старосты, а посадские люди судились сами между собою, воевод в городах не было». Но все эти ламентации никак не повлияли на политику правительства.

Таким образом, соборы при Михаиле Фёдоровиче, конечно, не были аналогом английского парламента, или шведского риксдага, или любого другого современного им европейского сословно-представительного учреждения. И дело не только в явной ограниченности компетенции соборов и в слабости собственно выборного элемента, не только в том, что «в отличие от всех сословно-представительных собраний стран зарубежной Европы, Земские соборы никогда не имели — и при „самодержавной“ традиции правления не могли иметь — права вотирования налогов»[243].

Сомнительно, что собор вообще можно назвать сословно-представительным учреждением. В точном смысле слова сословий в России тогда не было. Везде в Европе сословия представляли собой — в той или иной мере — политические субъекты, с которыми монархи были вынуждены договариваться. Европейское «дворянство черпало свою силу из местных интересов и провинциальных собраний (в Германии ландтаги, в Речи Посполитой сеймики и т. д.); сословные собрания если не издавали законы, то по крайней мере управляли, то есть существовало настоящее самостоятельное самоуправление, и они давали князю auxilium et consilium (обязательство помощи и совета) на фоне общего, обязывающего обе стороны права. А когда князь это право нарушал (например, при переходе к абсолютизму), образовывались корпорации собственного права; и тогда философы снабдили их теорией права на сопротивление (учение монархомахов). Всего этого, как и однозначного термина, соответствующего понятию „сословие“, не было в Московской Руси»[244].

В России «чины» — это категории служилых людей, даже верхушка купечества («гости») несла определённые государевы службы, играя роль «финансовых приказчиков правительства», по выражению Ключевского. «Организованные общественные группы, призванные верховной властью к участию в обсуждении и решении государственных дел, не были, как на Западе, носителями элементов политической власти, а воплощали в своём строе начало ответственных служб и повинностей по „государеву делу“»[245]. Дворянский «служилый город» «в первую очередь… был военной корпорацией, ячейкой централизованной государственной военной организации, активно регулируемой правительством и подчинённой в отношении службы жёсткому государственному контролю»[246]. Провинциальных собраний не было в принципе, городские собрания не обладали политической субъектностью, их деятельность после Смуты явно угасала.

Во-вторых, собор не являлся в строгом смысле и учреждением, у него полностью отсутствовала юридическая основа — никаких законодательных актов, определявших его полномочия и принципы, не существовало. Более того, в общественном сознании, кажется, вообще отсутствовала идея институционального контроля за верховной властью. Как отмечал В. О. Ключевский, в вопросах налогового обложения «казна вполне зависела от собора», однако «выборные, жалуясь на управление, давали деньги, но не требовали, даже не просили прав, довольствуясь благодушным, ни к чему не обязывающим обещанием „то вспоможенье учинить памятно и николи незабытно и вперёд жаловать своим государским жалованьем во всяких мерах“. Очевидно, мысль о правомерном представительстве, о политических обеспечениях правомерности ещё не зародилась ни в правительстве, ни в обществе. На собор смотрели как на орудие правительства»[247]. Поэтому самодержавие, использовавшее соборы в качестве чрезвычайного органа в период преодоления Смуты, как только ситуация стабилизировалась, смогло от них отказаться, не встречая ни малейших правовых препятствий. Государев стряпчий И. А. Бутурлин, правда, предлагал реформировать соборы в постоянно действующее учреждение с выборными людьми, имеющими годичные полномочия и обеспеченными квартирами в столице. Но от него отмахнулись как от человека «не в целом уме».

Опыт Смуты прошёл почти незаметным для политического развития России. Слегка поколебавшись, она снова вернулась в наезженную колею самодержавного правления, слава Богу, без кровавой диктатуры по опричному образцу. Не повлиял