Книга Философия освобождения - Филипп Майнлендер

велика, то мала, и все преимущества, которые мы получаем, когда она велика, тают за минуту, когда она мала. Мы никогда не станем счастливы с нашим имуществом, потому что оно не является безопасным. Что толку удовлетворять свои желания, если, если мы от этого только проигрываем? Поэтому впредь давайте оставим владения каждого из нас неоспоримыми». И только теперь появилось понятие кражи, что было совершенно невозможно в естественном состоянии, ибо оно стоит и падает вместе с гарантированным владением.

Они также сказали: «Мы все жестокие люди; если кто-то встает между нами и нашей выгодой, мы думаем только о том, как его уничтожить, и ищем его жизнь. Но наша сила или хитрость не всегда одинаковы. Сегодня мы можем быть победителями, а завтра – побежденными. Таким образом, мы никогда не сможем быть довольны своей жизнью, потому что постоянно находимся в смертельной опасности. Поэтому мы хотим пожертвовать еще одной частью нашей силы, чтобы наше благосостояние росло в целом, и мы заявляем: отныне жизнь каждого из нас будет обеспечена». И только теперь появился термин «убийство», ибо он обозначает уничтожение гарантированной жизни.

Таким образом, люди ограничивали себя первобытными законами:

– никто не может красть;

– никто не может убивать.

Так был заключен договор, государственный договор, и теперь каждый, кто его заключил, имел обязанности и права, которых он не мог иметь в чистом природном состоянии, ибо они возникают и исчезают вместе с договором. Теперь каждый обязан был оставить жизнь и имущество всех других нетронутыми, а взамен он имел право на свою собственность и свою жизнь. Это право было нарушено, когда его ограбили, угрожая его жизни, и тем самым причинили ему вред, что было совершенно невозможно в состоянии природы.

Непосредственным следствием этих законов было то, что каждый человек передал власть, которую он уступил, в руки судьи, и таким образом была создана власть, которая была больше, чем власть самого человека. Теперь каждый мог быть принужден поступать правильно, ибо за нарушением закона следовало наказание, которое есть не что иное, как контрмотив для запрещенного возможного действия. Применяя его, закон просто поддерживается в силе.

Если имуществу или жизни человека в государстве угрожает опасность, если по отношению к нему будет совершена несправедливость, которую государство в момент опасности не может предотвратить, он вступает в состояние самообороны против нарушителя закона. Нарушитель закона самовольно поместил себя в состояние природы, и человек, подвергшийся нападению,

может последовать за ним туда. Теперь, как и в естественном состоянии, ему разрешены все средства, и он может изгнать агрессора силой или хитростью, ложью и обманом, а также убить его, не совершая зла, если его собственная жизнь находится под угрозой.

Таким образом, государство – это тот институт, который защищает индивидуальность человека, как бы она ни была расширена (жена, ребенок, собственность), и, с другой стороны, требует от него оставить нетронутой индивидуальность всех остальных. Поэтому он требует от каждого гражданина в качестве его первой обязанности: подчинения закону, послушания.

Затем он требует предоставления средств, чтобы иметь возможность осуществлять свою защитную функцию, будь то против нарушителей закона, будь то против внешних врагов, т.е. жертвовать имуществом и кровью или, вообще говоря, в качестве второй обязанности: защищать государство.

12.

Благодаря первичным законам государства, знания человека увеличились. Теперь он знает, что должен воздерживаться от действий, если не хочет поставить на карту свое общее благополучие, а его дух в моменты искушения предлагает ему в качестве контрмотива угрозу наказания.

Если мы теперь сначала рассмотрим общее благосостояние человека в государстве – мы представляем себе государство здесь в его первоначальной форме, как чисто принудительное учреждение с воображаемыми законами – то нельзя сомневаться, что оно гораздо выше, чем в состоянии природы; ведь теперь человек избавлен от постоянной заботы о собственности и жизни. И то, и другое гарантируется ему властью, которая на самом деле может выполнить свое обязательство:

И над каждым домом, над каждым престолом контракт висит, как оружие херувима. (Шиллер.)

А как же счастье человека?

Здесь можно более подробно остановиться на счастье в целом. Воля, как мы знаем, находится в непрерывном движении, потому что она постоянно хочет жизни. Если бы оно хоть на мгновение перестало хотеть этого, оно бы умерло. Эта основная воля объективируется в жизни крови, которая не зависит от нашего воления и представляет собой волю, состоящую из чувствительности, раздражительности и действия крови. Демон, подлинная воля к жизни, сначала удовлетворяется, когда у него вообще есть жизнь, а затем, если мы не направляем на нее свое внимание, она лишь слабо проступает в сознании. Но, как мы уже видели, человек хочет возвышенной жизни во вторую очередь: он хочет, с помощью духа, усилить чувство жизни, и таким образом воля к жизни становится желанием жизни, желанием определенной формы жизни. Любое желание – это, по сути, недостаток, поскольку пока оно длится, оно не обладает тем, чего желает. Таким образом, это живое чувство нежелания. Если же оно удовлетворено, то удовлетворение выражается в усилении чувства жизни, а именно в наслаждении, т.е. в живом чувстве удовольствия. Благодаря этому происходит уравновешивание.

Поэтому каждое живое чувство удовольствия должно быть куплено живым чувством неудовольствия, и, в конечном счете, воля ничего не выигрывает при каждой такой покупке. Да, поскольку желание длится гораздо дольше, чем чувство его удовлетворения, воля даже обманывается, когда прерывает свой покой, чтобы получить удовольствие через желание.

Счастье, таким образом, – это человек в нормальном состоянии, которое мы более подробно определили в физике, и в более возбужденных состояниях желания. Поэтому характерной чертой счастья всегда является удовлетворение сердца. Мы счастливы, когда гладкое зеркало сердца не движется, и мы также счастливы во время утоления желания.

Из этого определения счастья само собой вытекает определение несчастья. Мы несчастны в состоянии неудовлетворенности. Однако кажется, что мы не можем быть несчастны в желании, что в живом движении к цели уже есть большое удовольствие. Но это не так; ведь если мы уже испытываем удовольствие от желания, мы, как сказал бы торговец, отказываемся от удовлетворения, и это колебание между желанием и ожидаемым удовлетворением приводит нас в смешанное состояние, которое не позволяет нам чувствовать чистую потребность. Если удовлетворение и наступает, то оно также значительно слабее.

Мы также несчастливы, и очень несчастливы, когда в целях общего благополучия сдерживаем и подавляем желание или терпим зло, короче говоря, когда нам приходится действовать вопреки своему характеру.

Теперь мы снова можем поставить себя перед вопросом: Счастливее ли человек в государстве, чем в состоянии природы? Мы не можем, однако, ответить на этот вопрос в этике, ибо для этого необходимо, чтобы перед нами ясно предстал ход развития человечества. Мы будем рассматривать этот вопрос в политике, а здесь довольствуемся простым исследованием того, счастлив ли человек по отношению к вышеупомянутым законам государства.

Здесь сразу видно, что этого не может быть. В соответствии со своим характером, человек хотел бы получить преимущества правового государства для себя, но он ненавидит тяготы и несет их с большой неохотой. Он находит себя Он находится под принуждением более сильного мотива, как в состоянии природы, когда он избегает более сильного противника; он чувствует себя связанным и совсем не удовлетворенным. Если его оскорбляют, он хотел бы чрезмерно отомстить; если, с другой стороны, его оскорбляют, он хотел бы иметь возможность поставить себя под защиту властей. Кроме того, он хочет иметь судью, который предоставит ему право в спорах, а также хочет, чтобы его имущество и жизнь были защищены от похоти иностранной власти; с другой стороны, он судорожно цепляется за свои деньги, когда ему приходится платить судье, и всеми силами сопротивляется тому,