Книга Русское лихолетье. История проигравших. Воспоминания русских эмигрантов времен революции 1917 года и Гражданской войны - Иван Толстой

И такое письмо на 16 страниц. И там было еще несколько практических советов и просьб о том, чтобы продолжать заниматься его общественными комитетами, его школой – он лично содержал нескольких мальчиков, которых любил, хотел выдвинуть и привести как своих детей на более высокий культурный уровень; чтобы не забыть тех, не забыть этих, и так дальше; а кроме того, всякие материальные соображения, но переполнено все это фразами такого патриархально-философского характера. И вы читаете это письмо, и вы видите, сколько человек должен был передумать, пережить, чтобы, будучи безграмотным, никогда ничего не читавшим, дойти до таких глубоких мыслей. И вот он, к счастью, всего развала не видел. Он умер, когда еще у него было представление, что все осталось, все сохранилось. Он умер в августе, а мы уехали из Киева в январе, уже все бросивши. Но до этого еще было много всяких событий.

Немцы оставили Киев, кажется, в ноябре 1918 года. Или в октябре, я не помню. И тогда их место занял Петлюра. Но портрет Петлюры вам нечего рисовать, вы, вероятно, о нем слыхали и знаете.

Но раньше всего Петлюра решил, что ему нужны деньги. Поэтому он обратился к директору Государственного банка, которого мы лично очень хорошо знали – профессору Афанасьеву, чтобы всю наличность блокировать, которая необходима ему для содержания его армии. А Афанасьев ответил, что это нам не принадлежит, у нас своих наличностей довольно мало, у нас все текущие счета других банков, это принадлежит другим банкам и частным людям; что свое, то мы можем блокировать, можем вам как государственной власти дать, остальное мы обязаны вернуть тем, кому это принадлежит. Этого Петлюра не допускал и потребовал, чтобы ему дали все. Но только это его не удовлетворило, и тогда он решил, что главная ценность не в бумажках, а в золоте. А где ж достать золото? У ювелиров. И вот он издал приказ: каждый ювелир должен отдать им все свое золото, за которое они получат расписку, по которой они когда-нибудь получат мзду, вознаграждение. И, конечно, самый большой магазин – Маршака.

К нам пришла целая комиссия из пяти человек с председательством главного чиновника из государственного банка, чтобы делать опись всего нашего товара. Причем они говорили, что они не хотят ювелирные вещи, они хотят только золото, но те вещи, где главный вес является золотом, они должны забирать, как портсигары, скажем, кольца, и так дальше. А мы по глупости своей не подумали, что можно половину товара вообще спрятать, давши ему какую-нибудь взятку. Мы привыкли всегда действовать очень лояльно. Они пришли, установили в магазине столы, открыли книги и по каждому номеру: вот эта вещь, эта не годиться, эта – нет, это не нужно, это – можно. Председателем был служащий государственного банка, а остальные неизвестные люди, штатские, но вида примитивного, малокультурного. С ними пришло десять человек солдат, которые все двери закрыли и стояли с винтовками. Целый день работали. И мы им сами помогали. Все показывали. У нас была не одна кладовая, а много разных касс, где по образу товара лежали одни или другие вещи, очень было хорошо все организовано, так что легко было всегда что-нибудь найти. И вот они одну из таких касс велели очистить совершенно, и весь товар, который они отложили везти в государственный банк, положили в эту кассу. Было уже поздно, ночь, поэтому кассу закрыли и опечатали, с тем, что на следующее утро они придут и сделают перепись. И тогда только мы поняли, какие мы были идиоты. И тогда я, два моих старших брата, шурин, муж моей сестры, старший приказчик, старший бухгалтер, одним словом, все мы сели – что делать? Это ж невозможно им отдать, там масса брильянтов. Все, где немножечко золота есть, они туда отложили, не говоря уже о золоте, которые было на фабрике. А на фабрике всегда больше 30–40 кило золота в работе. Но это уж бог с ним, но главное – вещи драгоценные! А перед тем, как разойтись, я подумал о том, что, может, с этим председателем можно сговориться. Я у него попросил его адрес. Он мне дал. Но говорит: «А вам зачем?» – «Ну мне так, все-таки может быть нам удастся очень приятное знакомство. Позавтракаем вместе». Он меня, вероятно, понял. И когда все ушли, я говорю брату: знаешь, что, я пойду к нему домой. – «Ты не боишься?» – «А чего мне бояться. Я как-нибудь его уговорю». И я сейчас же к нему поехал и говорю ему: «Вот мы так много поработали сегодня, вы вероятно устали – идемте ко мне поужинать». Он согласился. А это значит, что он должен будет у меня всю ночь провести, потому что ночью выходить на улицу совершенно невозможно. Грабежи и беспорядки уже кончились к тому времени, но стреляли, под предлогом недовольства без всяких разговоров. Тогда расстреливали без всякой системы. И это только вопрос денег или умения уговорить – спасались вы от смерти или нет. И потом пули летали. Они же пьянствовали, все эти солдаты! Где только находили! Они ходили по городу и просто так тоже стреляли, и какой-нибудь неудачной пулей вы могли быть убиты. Так что люди в те времена старались ночью никогда не выходить.

И вот он пришел ко мне, я действительно его очень хорошо угостил, он выпил хорошенько, мы прошли в гостиную, и я ему говорю: «Вы знаете, у нас же ошибка большая произошла, ведь это же несправедливо! Вы хотите золота, а для чего вам брильянты? Вы же знаете сколько там? Вы сами видели». – «Да, это вы напрасно нам это все». – «Вы же видели книги, мы же не могли скрыть, мы так лояльно с вами обошлись, а вы с нами так недобросовестно поступили. Как же это можно?» – «Ну теперь уже ничего нельзя сделать. Это запечатано». – «А где печать?» – «У меня печать». – «Так вот если вы мне дадите печать, я выну то, что не нужно, вы же еще списка не делали, и поставлю обратно печать». – «Ну, вы знаете, что это такое! Как я могу отдать вам печать? Это ж меня расстреляют!»

Словом, мы всю ночь торговались, и за 25 тысяч я получил эту печать. Причем он сидел у меня дома, поэтому сначала поехал домой за печатью, привез мне домой печать. Это было уже восемь часов утра. Он сидел у меня дома, я пришел в магазин, когда все было запечатано, мы раскрыли кассу, вынули все, что только можно было. Оставили им портсигары, некоторые кольца и так дальше, запечатали обратно этой печатью, сургучом. Я ему привез печать с 25 тысячами, и мы чуть не расцеловались. И он ушел. А днем это отвезли все это в государственный банк. Но сначала они пришли, сделали список, так как они сами это все туда положили, все что там лежит, то им это и принадлежит. Сложили в ящик все. И мы это отвезли в государственный банк, нам дали расписку. Эту расписку я долго хранил. Так кончилась эпопея с Петлюрой.

У нас в городе было тихо, а вообще в деревнях были страшные погромы. В Киеве не было погромов, во всех остальных местах были погромы петлюровцев против евреев. И так мы под Петлюрой прожили до января месяца 1919 года, и тут начали подходить большевики. Сначала бои происходили в 50 километрах под Киевом, потом все ближе и ближе, и мы видим, что нам оставаться больше нельзя, это уже не те большевики, которые были, эти уже прочно, вероятно, сядут. И тогда мы решили уезжать в Одессу, где были французские войска.

Визы я достал легко, потому что за деньги все можно было тогда получить. Визы были от петлюровских властей на право выезда. Достали спальные места в международном вагоне. Моя теща, моя жена, нянька жены, ребенок Лиза, который еще не было года, несколько знакомых. Мы получили билеты на 6 января. Приходим на вокзал, а полагается в купе 4 человека, а у нас 12 человек на это купе.