Книга Сундук артиста - Алексей Баталов

Рядом с собором расположился Дворец дожей из белого камня. Эта обитель неповторимая. Кажется, будто дворец парит в воздухе. Издали дворец светло-песочного цвета. Перед ним просторная площадь, такая же просторная, как партер Большого театра. Супротив Дворца дожей расположена библиотека. Она изящней в сравнении с прокурациями, облицована белым камнем. Думаю, что ее возвели в XVI веке. Двухэтажное здание напомнило мне дошедшую до нас Грецию IV–III веков до нашей эры. Арочная капитель первого этажа — горельефы муз, вазы с фруктами. И общая капитель, что под козырьком крыши, тоже украшена барельефами. Залы там громадные, книжные стеллажи в три-четыре сажени в высоту. Наверно, и стремянки деревянные, мореные золотистой мастикой, и книги, хранящие тепло рук великих мастеров и ученых. Мне хотелось пойти туда, но никто не согласился бы.

Все вечера мы проводили на площади Св. Марка. На этой величественной площади некрасивыми наростами разрослись летние кафе. Сложно поверить, что в шести — восьми сотнях шагов покоится апостол Марк — один из двенадцати учеников Господа нашего Иисуса Христа. Каждый раз, проходя мимо собора, меня на несколько мгновений охватывала необъяснимая скорбь: лица вышедших из собора туристов не озаряла благовидность.

По ночам площадь Св. Марка немного иная. Она кажется еще просторнее, защищеннее… На ее необъятном пространстве, перед обеими прокурациями, разместились четыре кафе столиков, может, на сорок. В центре всех четырех кафе, перед балюстрадой, была прямоугольная сцена. Ее козырек и боковушки — плотный шелк цвета слоновой кости. Рампа украшена живыми цветами. Все музыканты в лаковых туфлях, черных брюках, белоснежных рубашках и бабочках.

Заход солнце над наполеоновским дворцом… он почти был невидимым. Необъятное пространство, с двух сторон защищенное длинными и незыблемыми зданиями, давало ощущение надежности, прочности города и простора. Слева от него, между Дворцом дожей и библиотекой, на высоких «царственных престолах» — гранитных столпах — покровители города: римлянин-рыбак — святой Теодор, попирающий крокодила, и крылатый лев — образ евангелиста Марка. Со стороны часовни кажется, будто они парят над площадью.

Заходящее солнце подернуло собор, Дворец дожей и часть Старой прокурации золотистым отсветом. Мне предложили выпить кофе в одном из первых кафе Европы. Мы не вошли в само заведение, а сели за его столик под открытым небом. В широкие витрины кафе была видна часть залы… Часть высокой спинки деревянного дивана, обтянутой темно-зеленым бархатом, зеркало в светлой резной раме, часть стола темного дерева. Зал наполнял яркий золотистый свет люстры, которую от меня закрывали верхние притолоки окон. Но свет казался каким-то радужным, как его может преломлять лишь хрусталь. Из всех окон-витрин кафе лился такой свет… но это кафе было самым старым, ибо открылось оно в середине XVII века.

Время от времени я невольно оглядывалась по сторонам. Заходящее солнце немного смыло с обеих прокураций вековечную копоть; они становились светлее, и четче выступали на колоннах маски-горельефы. Словно чье-то легкое дыхание по небу расправляло темноту. Лазурь тонула в ней. Крупные белогрудые чайки кружили в небесном океане. Мы заказывали всякий раз кофе, но разный. Немного сникло настроение, когда официант принес на металлическом сияющем подносе современный сервиз из белой, гладкой керамики. Официанты все высокие, в черных брюках и белых смокингах, с бабочками, неслышно представали пред тобой, едва лишь поманишь его жестом. Пространство между столиками было не больше локтя, а они свободно летали с подносами. В кафе официантов служило пять или шесть. Среди столиков постоянно ходили двое или трое и мгновенно подходили. Посетители могли поговорить, пошутить. Если уходил исполнить заказ один, то вступал другой официант.

Синяя июльская ночь, словно гигантский атласный шатер раскинулась над площадью. В темной, бездонной выси парили ее охранители, ее покровители: молодой благочестивый рыбак Теодор и крылатый лев. Может быть, глубокой ночью, когда все забываются сном, оживают и сходят с высоких своих пьедесталов покровители города и обходят город свой. Быть может, в тихие часы ночи, когда гости Венеции спят, на ее улицы-каналы возвращается прежняя жизнь. Проснувшись ночью, можно было услышать звон колоколов часовен, соборов, приглушенные, поспешные шаги, и воображение переносило меня в ту эпоху, когда факелы и фонари горели на масле… крошечные садики, два-три плодовых дерева, может, жители держали пару кур с петухом… в каких-то дворах, наверно, разбивали огороды? И венецианцы не голодали. В узких улочках-каналах темнота казалось прозрачной. В летнюю пору небо над Венецией ярко-лазоревое, как я могла заметить в щель занавесок. Какие малахитовые блики отражаются на домах, особняках и соборах! Я витала по ночному городу, прислушиваясь к звукам и голосам, оглашавшим улицу.

Едва мы оказывались на улице, меня охватывала радость; узенькие, средневековые улочки, массивные, с барельефами, двери, кое-где окна с фигурными решетками, зажатые домами звонницы, почти недвижимые каналы, массивные кованые двери, украшенные чеканкой, горельефы, раскрытые ставни в верхних этажах, что свидетельствовало о жизни. Меня окружала Венеция.

В который раз мы свернули в широкую подворотню и оказались во внутреннем дворе старого каменного дома. Это просторная подворотня, метра четыре высоты и шестнадцати — восемнадцати ширины. Это напоминало крепость, но без ворот. На двор не похож, шесть — восемь столиков и стульев. Нам подали разный кофе с печеньем (в конвертике из цветной фольги три песочных печенья), и Владимир Григорьевич повел рассказ про жизнь венецианцев. Они благоустраивали и украшали свои дома по мере заработка, могли приглашать архитекторов. Даже скромные дома были красивы. Погреба, кладовые, банки, библиотеки — все располагалось на третьих-четвертых этажах, чтобы зимой, когда подтопляет город, не лишиться их содержимого. Венецианцы жили дружно своей корабельной командой. Сыновья лет с четырнадцати отправлялись в плаванья, а девочкам родители находили жениха. После помолвки и он уходил в плаванье. Невесту забирали в дом жениха, и она становилась почти что крепостной. Когда сын возвращался, играли свадьбу, и со временем молодая жена становилась полноправной хозяйкой. А если ее муж погибал, то она становилась служанкой в доме.

Нас обступал двор-колодец. Четырехэтажный дом-крепость, построенный из громадных каменных блоков. Его стены и наличники украшены барельефами и виньетками. От них исходила величественная надменность. По обоим берегам Большого канала стоял четырехэтажный особняк из белого и серого камня. Особняк кажется очень легким, будто его изваяли из разных сортов безе. Все четыре этажа — окна-арки с горельефами античных нимф и перилами декоративных балконов. Этот особняк в середине XVII века возвело семейство Бон. Но они разорились, покинули Венецию, а брошенный дом с небольшим садом купил Джамбаттиста Реццонико, который и создал этот дворец.

Владимир Григорьевич провел нас через небольшой белый коридор, с одной его стороны тянулась стена, с другой стороны — широкие проемы без окон. В конце его, возле лифта, нас ждал ключник. Лифт простой, металлический, наверно, встроен в это десятилетие.

Во втором этаже, пройдя, видимо, лакейскую, мы вошли в длинный зал. По три окна располагалось с двух сторон залы. По стенам висели картины.