Книга Купидон с жареным луком - Елена Логунова

– Максим Петрович, как вы думаете, коллекционеры такого типа, как Бойченко, приобретают краденые предметы искусства? – спросила я.

Галерейщик снова помрачнел, покосился на включенный диктофон и молча кивнул.

– А смысл? – не поняла я. – Ведь краденое произведение нельзя выставить, им не похвастаешь, его не продашь?

– Выставить нельзя, – согласился Максим Петрович, – но коллекционеру бывает достаточно знать, что он обладает сокровищем, и ему всегда очень сложно расставаться с тем, что он купил. Коллекционер вообще редко думает: «Сейчас куплю шедевр, а потом продам его». Это психология дилера.

– Так мы же говорим о банкире, – напомнила я. – Может, для него искусство – просто финансовый инструмент, только с высокой степенью риска?

– Может, – согласился галерейщик. – Но если есть цель собрать хорошую инвестиционную коллекцию, то нужно понимать, что возврат вложенных средств не будет быстрым. Инвестиции в предметы искусства можно рассматривать как своего рода «пенсионный фонд» или наследие потомкам…

– То есть коллекционер-инвестор скорее всего законными и не очень способами набьет закрома предметами искусства и будет чахнуть над ними, как Кощей?

– Какой яркий образ! – Максим Петрович совсем развеселился. – Да, примерно так. – Он снова посмотрел на диктофон. – Но я вам ничего этого не говорил.

Я потянулась, выключила диктофон, убрала его в сумку и встала:

– Большое спасибо. Я пришлю готовый текст вашего комментария на согласование.

– Да, пожалуйста. – Галерейщик тоже встал и даже вышел из-за стола, провожая меня к двери.

Действительно высокий. И ноги у него – я посмотрела вниз – большого размера, как и у другого Соколова…

И я решилась:

– Скажите, а Андрей Петрович Соколов вам не родственник?

Улыбка с лица моего собеседника моментально испарилась.

– Без комментариев! – заявил он и чуть ли не вытолкал меня из кабинета.

– И вам всего хорошего, – озадаченно пробормотала я в шумно захлопнувшуюся дверь.

Красавица из-за конторки поглядела на меня испуганно.

– Мы очень хорошо побеседовали, – успокоила я ее. – Спасибо вам за помощь.

– Да я-то что…

Не слушая лепета красавицы, я сказала:

– Всего доброго, до свидания! – и покинула галерею.

«Зуб даю, они родственники, и этот Петрович боится прессы потому, что не хочет говорить про того!» – несколько путано высказался мой внутренний голос, когда я оказалась на улице.

Я только кивнула. Максим Петрович Соколов явно не случайно даже слышать не хотел про своего однофамильца по имени Андрей Петрович.

«Куда теперь?» – спросил внутренний голос.

Я огляделась. Погода портилась, накрапывал мелкий дождик, а у меня во дворе осталось развешенное на просушку белье, и Шуруппак наверняка уже проголодался и кроет блудную хозяйку трехэтажным кошачьим матом…

– На автобус – и в Пеструхино, – решила я.

Пока я ехала в деревню, думала о банкире Бойченко и пришла к выводу, что пропавший шишак почти наверняка уже у него.

Ничем, кроме желания срочно пополнить коллекцию роскошным экземпляром, который похищен у законной владелицы и совершенно точно не будет продаваться открыто, а это значит, по полной стоимости или даже выше ее, если проводить аукцион, нельзя было объяснить вечернюю поездку банкира в деревенскую глухомань.

Мне это виделось так: Бойченко приехал на встречу с похитителем шишака к источнику – там всегда полно народу, и никто ни на кого не обращает внимания. Они сели на уединенную лавочку, похититель показал коллекционеру товар лицом, и оба не заметили, что одна из жемчужин оторвалась. Банкир расплатился и увез шишак в город.

В эту версию плохо вписывались жемчужины, которые лежали в прихожей квартиры Андрея Петровича. Как они там оказались и, главное, когда? У меня сложилось впечатление, подкрепленное, кстати, словами бабки-соседки, что Соколов впервые после долгого отсутствия вошел в свое жилище вместе со мной. В картире было жутко пыльно и холодильник не работал, хозяин включил его в сеть при мне!

Но, предположим, я ошиблась, и художник уже появлялся в своей квартире вскоре после того, как украл буряковский шишак. Тогда понятно, как в прихожей оказались жемчужины: они осыпались, когда Андрей Петрович принес домой свою добычу. Однако в этом случае возникает вопрос: с какой стати встреча вора и покупателя украденной ценности проходила в Пеструхино? И Соколов, и Бойченко живут в городе, им было бы проще встретиться там же.

Не придумав, как объяснить это несоответствие, я стала размышлять о другом. Что, если похититель шишака – вовсе не Андрей Петрович? Но кто же? На ум, если честно, приходило только одно имя: Семен Буряков. Почему? По двум причинам.

Первая – кто, как не Семен, знал, где находится шишак, сколько он стоит и как его можно умыкнуть, не привлекая внимания? В доме живут только двое – баба Дуся и Семен, песик Бусик не в счет. А, между прочим, когда в семье случается убийство, первым делом проверяют самых близких: мужа, если убита жена, и жену, если муж. Следуя этой логике, в случае ограбления бабы Дуси первым подозреваемым должен быть ее внук.

Во-вторых, при расследовании преступлений сыщики всегда устанавливают того, кому это выгодно. Семен давно уговаривал бабку продать шишак. Недавно ему понадобились деньги, чтобы отправить старуху на дорогостоящее лечение, и он эти деньги где-то взял – я не забыла о случайно подслушанном разговоре соседей!

Я, правда, подумала, что речь шла о деньгах, которые Буряковы выручат за продажу Лизке и Митяю части своего участка…

Я позвонила подруге и спросила:

– Лиза, сколько просит за землю Семен Буряков?

– Да копейки! – обрадовалась подруга. – Не поверишь, за три сотки – двести тысяч!

– Всего?

– Ну, Семен же с Митяем лучшие друзья, потому и такая гуманитарная цена. А ты почему спрашиваешь?

– Потом расскажу, я сейчас в автобусе, мне неудобно говорить. – Я положила трубку.

Цифры не сходились: если за землю Буряковым причитается только двести тысяч, откуда триста на лечение бабушки? Вряд ли Семен мог добавить из своих накоплений, на селе сто тысяч – огромные деньги…

«А вот если он втихаря загнал коллекционеру шишак, – подсказал мой внутренний голос, – тогда все сходится».

– Шишак стоит гораздо дороже, чем триста тысяч, – машинально возразила я.

«Угу, потому и не жалко три сотни „косых“ на лечение единственной родственницы потратить», – поддакнул внутренний умник.

Вернувшись домой, я первым делом накормила кота, а потом пошла снимать белье с веревок на заднем дворе. В городе дождь шел уже давно, а до деревни только добрался и был еще редким, но вполне мог превратиться в серьезный ливень.